Западня на Садовом кольце. Свидетельствует участник событий комбат Таманской дивизии гвардии капитан Сергей Суровикин

19 августа утром нас подняли по тревоге и дали при­каз... выйти в незапланиро­ванный район. От командира полка я узнал: передано со­общение, что Президент Гор­бачев болен и что его обязан­ности временно исполняет вице-президент. Естествен­но, вопросов тут не возникло: если я покидаю батальон, то заместителю, которого ос­тавлю вместо себя, я верю. И подозревать, что Горбачев своему ставленнику не дове­ряет, было бы смешно.

В 22 часа я построил лич­ный состав батальона и ска­зал, что в Москве возможны беспорядки и мы должны следить, чтобы преступные группировки и бандформи­рования не учинили наси­лия над населением, грабе­жей учреждений, магазинов... Оружие мы могли применять только в ответ на примене­ние оружия: то есть выст­рел на выстрел.

Со мной шла колонна вто­рого батальона. Я выставил три поста в районе американ­ского посольства и продол­жал движение.

При подходе к одному из перекрестков увидел заграждение из техники. Рядом стояли человек 400 или 500. Обычное, наверное, для Мо­сквы оживление. Но меня удивило: введен комендант­ский час, а никто его не со­блюдает. Когда мы останови­лись, к нам стали подходить люди, спрашивали: зачем вы приехали? Я объяснил, что мы прибыли, чтобы обеспе­чить порядок. Поэтому за­щищать им себя не надо, мы их сами защитим. Ну и ска­зал, что мы обойдем эту ли­нию заграждения и напра­вимся дальше по Садовому кольцу.

Сразу раздались крики: «Фашисты!», «Негодяи!», «Сволочи!», «Убирайтесь от­сюда!» Я спокойно запросил командира полка: тут народ очень недоволен, как быть?

Командир приказал обой­ти заграждения очень осто­рожно, чтобы не задеть ни­кого из граждан. Мы въеха­ли в тоннель, а как только выбрались из него — в нас полетели кирпичи, обломки асфальта, куски плит.

Со мной рядом сидел мой заместитель, заместитель на­чальника штаба, так ему чем-то разбили голову и ру­ку. Затем раздались выстре­лы. Стреляли в нас, похоже, из малокалиберного автома­тического оружия. Впоследст­вии мы обнаружили царапи­ны от пуль на броне машин и пули в бревнах, которые находятся на БМП. Куски этих бревен изъяты потом прокуратурой. Кстати, ника­кого документа об изъятии нам не оставили...

Вокруг нас суетилось мно­жество людей с кино- и фо­токамерами. Они снимали все время, начиная с того момента, как мы повернули от Маяковской. Параллельно ехали «Волги», и оттуда то­же снимали. Камер было море. Я никогда столько не ви­дел. Фотоаппараты со вспыш­ками или с приборами ноч­ного видения. Значит, кому-то был известен наш марш­рут — к съемкам готовились заранее.

Когда мы вышли из тонне­ля я вздохнул с облегчени­ем: сейчас спокойно уйдем, пережив плевок, и все. Но тут я увидел впереди трол­лейбусы — рядов, наверное, пять. Обойти их никак нель­зя: слева — деревянные за­граждения, справа — стена.

Тогда я принял решение аккуратно подвинуть деревянные заграждения машиной. За ними оказалась яма, и моя машина туда опроки­нулась. Колонна встала. Пе­ресел на вторую машину и начал обходить слева, рас­талкивая эти троллейбусы. Почему я принял решение проходить? Мне был дан при­каз —­ выставить патруль. Что последует за этой зада­чей, я конкретно не пред­ставлял. Наверное, что-то очень серьезное, поскольку мне сказали, что возможны действия преступных груп­пировок и бандформирова­ний. Кто-то в этот час охра­нял электростанции, кто-то — банк, а мне было приказано выйти к зданию Министерст­ва иностранных дел. К нам начали спускаться с моста гражданские лица и подступать к машинам. Мы были вооружены. Но когда безоружный знает, что у те­бя оружие, а ты его приме­нять не будешь, он тебя не боится и может сотворить всякое. А они, как потом я узнал, влезали на машины совершенно открыто, смело. У солдат в тот момент была одна задача — удержать ору­жие, не дать захватить тех­нику. Они боялись нападе­ния, ведь не известно, в чьи руки это оружие попадет.

Я приказал по радиостан­ции: в случае захвата тех­ники производить предупре­дительные выстрелы вверх. Оружие не применять! В крайнем случае, дал я коман­ду, сесть в машины, закрыть люки.

БМП, зажатые со всех сторон, начали проходить меж­ду троллейбусами, расталки­вая их Но что такое БМП? Это легкая машина, и гусе­ницы скользят на асфальте — в эту ночь моросил дождь. К тому же — темень, незнание обстановки, неумение лично­го состава действовать в го­родских условиях. Нет у нас таких навыков, да они нам и не нужны.

Я думал, что вся колонна за мной пройдет. Но каким-то краном троллейбусы бы­ли сдвинуты, проход закрыт, оставшиеся машины встали. Скажите: кому и для чего нужно было нас задержи­вать? Ведь мы уходили по Садовому кольцу.

А дальше, по рассказам экипажей, началось следую­щее. В машину №536, отре­занную от остальных, поле­тели бутылки с зажигатель­ной смесью. Ее подожгли. Этой машиной командовал сержант Семеняга. Послед­ний год службы, очень гра­мотный сержант. Я уверен, что он все сделал правильно.

Машина горела. Механик-водитель рядовой Булычев, как он мне говорил, хотел выскочить через люк, но ему не дали, сверху положили что-то тяжелое. И закрыли видимость. Два раза он пы­тался выйти — не смог. Ког­да уже пламя начало выби­ваться из-под трансмиссион­ного отделения, он пытался вывести машину из этого очага пожара. Он не видел и не знал — то ли вся машина горит, то ли вокруг нее все горит. Он пытался вырваться от этих варваров, уйти от­туда. И вот, когда он понял, что это не удастся, принял решение эвакуироваться из машины. Вместе с остальными — их там было пятеро. Кто-то облил бензином меха­ника, когда он вылезал, и на нем вспыхнул плавжилет. Пока тушил огонь, снимал с себя горящую одежду, обжег руки. При высадке из маши­ны личный состав стрелял вверх, только вверх! — пото­му что их готовы были разо­рвать. А они не понимали, в чем дело. Откуда механик-водитель в такой обстановке мог знать, что он кого-то задавил?

Вы должны понять, что БМП — это не «Жигули» с открытым видом, боковыми и задними стеклами. Узкий триплекс — смотровая щель, и все. Эту узкую по­лоску ему еще и закрыли, он вообще ничего не видел.

В результате, как выясни­лось, он кого-то задавил. Ведь толпа обступила машины плотным кольцом. Все наки­нулись на эти БМП. Но те, кто поджигал машину Булы­чева. рисковали жизнями уже десятков людей: ведь в ней находились боеприпасы! Взорвись они — там было бы кровавое месиво...

Зачем было лезть на эту машину? Если бы машина взорвалась, башню могли поймать на американском посольстве. Этот идиотский поджог произошел потому, что там было много пьяных. Я сам видел, как выносили ящики спиртного и выдавали их просто так: на бутыл­ку иди пей.

Подойдя к Министерству иностранных дел я оставил здесь шесть машин. Я вы­полнил приказ. Доложил командиру полка: оставил блокированные восемь ма­шин, мои дальнейшие действия? Командир ответил, что будут приняты меры по раз­блокировке. Тем не менее я вернулся к этим троллейбусам, чтобы выяснить, в чем дело, потому что связи у меня не было. Видимо, антенны посрезало, когда мы проходили через загражде­ния. Восстановил связь. Ме­ня остановил милицейский патруль. Сказали: «Мы ваших ребят не трогаем». И откуда сразу столько распорядителей взялось? Где были рань­ше? О том, что кто-то задав­лен, я еще не знал.

Потом ко мне подъехал майор милиции, сообщил, что одна наша машина задавила трех человек. Я потом покрылся: как она могла раздавить? Он говорит: «Так получилось, машину зажгли, она начала дергаться и...». Я счи­таю, что благодаря выдерж­ке этих солдат, этих 18—19-летних пареньков, не случилось большей трагедии. Правда, теперь говорят, что кто-то из нападавших был убит пулей. Пусть выясне­нием этого займется следст­вие: кто стрелял, откуда и почему?

День закончился так. Я связался с капитаном Лапиным, он мне ответил, что подъехали какой-то генерал с депутатом, сказали: «Очень большие беспорядки творятся вокруг какого-то «Белого до­ма». Что за «Белый дом» — я и понятия не имел. Я ко­мандира полка запросил, до­ложил, что творятся беспо­рядки, а милиции нет. Он говорит — хорошо, смещай­тесь. И Лапин колонну из восьми машин повел к «Бе­лому дому», встал на защиту этого здания. Я приказал — на машины никого не са­жать, ещё кто-нибудь свалится. Те же пьяные. Их там было полно.

Около 13 часов 21-го я связался с этими машинами до­вел приказ командира диви­зии возвращаться к постоянному месту дислокации, приказал этой колонне присоединиться к нам в районе кольцевой дороги. Туда их и вывел капитан Лапин.

Что еще сказать? Лично я не сомневаюсь, что местные власти отлично были осведомлены о сооружении бар­рикад и что маршруты на­шего патрулирования были уточнены коменданту Моск­вы местным руководством. И меня очень сильно все это возмущает. Зная и предвидя, что может случиться там, у этих заграждений, батальон направили туда, причем без какого-либо сопровождения. Ни ГАИ, ни ВАИ — ничего. Если бы впереди шел танк, он бы спокойно раздвинул троллейбусы, мы бы пошли за ним, и никакого инциден­та не возникло.

К нам много приезжает следователей, все спрашива­ют, почему да почему? Цеп­ляются к каждому слову. По­чему следствие ведет гражданская прокуратура? Они же ничего не знают, ни ус­тавов, ни техники. Им гово­ришь: «триплекс» — v них глаза открываются. Спрашивают: «А как это механик не видел, что у него сзади делается?» Я говорю: «Залезьте в машину, посмотрите, как он не видел».

Мне хочется, чтобы люди знали всю правду об этом случае, потому что каждый трактует так, как ему выгод­но. Армию, как всегда, подставили и, грубо говоря, ос­тавили в дураках. Хотя офи­церы сейчас работают только на энтузиазме, на закалке. Мы уже привыкли к поноше­нию — и в печати, и по телевидению, и с разных трибун. Я ни разу не видел ни одно­го депутата, который поин­тересовался бы, как мы жи­вем. Ни разу не видел ни од­ного корреспондента. Посмот­рели бы, как офицеры живут с семьями в подсобных по­мещениях, а в подразделени­ях — в 50 километрах от Москвы — воды горячей нет.

Вот сейчас говорят — «пут­чисты», «переворот произо­шел». Я не понимаю, какой переворот, какой путч? Законное правительство издало законный указ. Просто я так понял: союзное правительст­во не договорилось с прави­тельством России — и втянули армию. Так извините, в верхах решайте, договаривайтесь между собой, но мы­‒то при чем? Какой может быть переворот, если нами командует наш министр обо­роны — ставленник Президен­та СССР? Какой путч, если в отсутствие президента руко­водил вице-президент?

И вообще, мы и понятия не имели, что у ГКЧП, с Ельци­ным, Президентом России, какие-то разногласия.

О мертвых плохо не гово­рят. Я скажу, что и мы, и эти ребята, которые погибли, стали жертвами в какой-то большой игре. Кто-то в оче­редной раз воспользовался тем, что армия умеет выпол­нять приказы. Но если бы не выполняла, это была бы не армия.

«День». 25 октября 1991 г.