О революцiонерахъ

Революционер, как таковой, должен быть способен на ложь, произвольное присвоение чужого и убийство. Или проще: революционер по самому существу своего дела — есть лжец, вор и убийца; революционер, не способный к этому, есть просто фразер. Революция есть поистине дело, которое не только нельзя делать в белых перчатках, но которое требует грязных рук, безжалостного сердца и нравственно грубой души, способной к непрестанной, неутомимой преступности. Революционное дело, как всякая наступательная борьба, есть дело трудное и опасное: революционер рискует свободой, здоровьем, жизнью, имуществом и семьею. Он борется напряженно, рискуя всем, ненавидя и презирая врага. Он ввязывается в дело всем своим инстинктом самосохранения, всеми своими страстями, т.е. и честолюбием, и жаждою личного успеха и преуспеяния. Мало того: удача революции сулит ему власть, почести и богатство. Он это знает, знает с самого начала и до конца. Его личная карьера связана с успехом его деятельности. И потому все преступления, которые он совершает, стараясь преуспеть в них и ими — совершаются им по крайней мере (у самых этически порядочных революционеров) — и для самого себя.

В результате революционер отличается от уголовного нередко только «интеллигентностью» и желанием завладеть государственной властью. Интеллигентность среди революционеров вообще условна, относительна, случайна и несущественна; истинно интеллигентному человеку вряд ли вообще свойственно быть революционером. И вот, достаточно уголовному активно захотеть государственной власти — и грань между ним и революционером стирается окончательно.

Можно было бы выдвинуть в противовес этому безжалостному разоблачению то обстоятельство, что революционер «жертвует собою», стремясь к «свободе и счастью народа». Да, дело революционера сопряжено с опасностями, требует риска и даже жертвы; и революционеры, особенно их сентиментальная разновидность, любят выдвигать «жертвенность» на первый план. Могут быть и такие, для которых к самопожертвованию-то все и сводится... Но способность к самопожертвованию и храбрость — суть несомненно формальные добродетели; однако именно поэтому их ценность измеряется в конечном счете тем, во имя чего или чему посвящены жертвенность и храбрость. Жертвенность и храбрость возможны и среди разбойников и среди контрабандистов. Итак, лучшее, что можно сказать о лучших и наивных революционерах: они бывают храбры и жертвенны в своей борьбе за власть и притом воображают, что борются за свободу и счастье.

Но что эта борьба в действительности ведется за свободу, а не за диктатуру, насилие и рабство; в действительности — за счастье, а не за бесконечные лишения и страдания, не за кровь и нищету — доказывать это после французской и, главное, русской революции не стоит, да и невозможно.
( Свернуть )

Замечательно, что, застряв в грязи, революционеры не терпят рядом с собою чистых и незапачкавшихся. Они начинают прямую борьбу за вовлечение чистых в грязь, за всеобщее и повальное измарание, толкая людей к отчаянию и к преступлению — голодом, террором, уговором, соблазном, действуя на жадность, на честолюбие, на трусость, на утомление; используя все дурные страсти. «Если ты не против нас, если ты не прямой враг наш — то приложи руку, измарайся! Прими участие во власти, в дележе награбленного; возьми долю; донеси, спровоцируй, погуби, разврати, убей...» Или еще: «Проворуйся, чтобы мы поймали тебя, изобличили, опозорили и казнили — тогда все увидят, что грабители и жулики — не мы, а другие, которых мы ловим и казним...»

В «Князе Серебряном» графа А.К. Толстого (глава X) — Малюта Скуратов говорит своему сыну Максиму: «Авось, когда сам окровавишься, бросишь быть белоручкой, перестанешь отцом гнушаться». Так у совместно убивающих (в шайке или толпе) есть обычай — заставить каждого нанести убиваемому удар, — все вместе били, все вместе убили — неизвестно кто, все мы таковские!.. Забелин рассказывает из истории Смуты, что после того, как москвичи беззаконно низложили законно избранного Царя Василия Шуйского — «бранное, позорное слово изменник, которым обыкновенно укоряли москвичи тушинцев, — совсем потеряло свой истинный смысл; все поголовно сделались изменниками и ворами, того только и надо было настоящим ворам».

Эта жажда революционера совратить и измарать рядом стоящего не запачканного человека имеет психологически глубокие, вечные корни: нестерпима злодею добродетель; она есть для него вечно предстоящий живой суд и осуждение, укор, унижение; она бередит в нем совесть и тем раздваивает его, ослабляет его в борьбе; может прийти момент, когда прямой инстинкт самосохранения потребует от злодея — или сдаться и идти на казнь, или же устранить честного со своей дороги (совратить или убить).