Геополитический переворот конца восьмидесятых — начала девяностых годов изменил не только сложившуюся после 1945 года карту Европы, но и подверг ревизии многие представления об истории Второй мировой войны. В частности, образ советского солдата-освободителя, победившего фашизм, было предложено заменить образом жестокого насильника, не щадившего женщин побеждённых народов.
Не подлежит сомнению то, что война становится жестоким испытанием для человеческой психики, ломая моральные табу и увеличивая число людей, склонных к преступным действиям. Разнообразные виды насилия в отношении побеждённых,- такой же горестный, но неизбежный спутник любой войны, как гибель гражданского населения от бомбёжек и обстрелов, пожары и разрушения, антисанитария и эпидемии. Вряд ли можно было ожидать, чтобы Вторая мировая война, — самая ожесточённая и кровавая из всех войн человеческой истории, — стала вдруг исключением из этого трагического правила.
Однако акцентированное внимание к масштабам сексуального насилия в побеждённой Германии призвано доказать как раз исключительность происходивших в советской оккупационной зоне событий. Вопрос ставится именно о беспрецедентной (по меньшей мере — в европейской истории) моральной нечистоплотности.
Не только в западной прессе, но и в научных докладах регулярно повторяется страшная цифра — два миллиона немок, ставших жертвами насилия красноармейцев. К этой цифре апеллируют такие известные среди военных историков авторы, как Керстин Бишль (Kerstin Bischl) и Энтони Бивор (Antony Beevor, «Berlin — The Downfall 1945»). По наблюдениям русских обозревателей (например, Юрия Бахурина и Ирины Захаровой), упомянутое «астрономическое число изнасилованных — 2 000 000» сегодня можно считать устоявшимся в европейской литературе.
Цифра в два миллиона поражает воображение. Впечатляющие масштабы заявленного мученичества требуют от русского народа испытать чувство стыда за своих предков, чувство исторической вины перед немецким народом и перед Европейской цивилизацией в целом. Надо полагать, что именно к таким выводам подталкивают общественное мнение авторы публикаций, без тени сомнения тиражирующие эту грандиозную цифру.
Зримым результатом их усилий стала сделанная в 2014 году, накануне очередного Дня Победы, попытка установить в польском Гданьске (прежде германский Данциг) памятник женщине, изнасилованной советскими солдатами. Благодаря российским дипломатам и сочувствующей части польской общественности этот оскорбительный акт был предотвращён, но «нерукотворный памятник», обвиняющий Советскую армию, в сознании многих людей уже воздвигнут. Тема русского надругательства над женщинами побеждённого народа не только заняла прочное место в сознании европейцев, но даже наложила отпечаток на современную российскую культуру. Так, например, эта тема стала осевым сюжетом кинофильма Гуськова «Четыре дня в мае», рефреном звучала в сериале «Диверсант», затронута в романе Улицкой «Казус Кукоцкого» и т.д.
Поскольку память о Великой Отечественной войне для россиян, и шире, — для большинства жителей постсоветского пространства, — носит священный характер, любое утверждение об аморальном поведении победителей воспринимается крайне болезненно. Всё же мы не будем с порога отвергать это обвинение. Гораздо важнее, сдерживая эмоции, добраться до истины, чтобы понять наверняка — имеет ли версия о массовом коллективном насилии сколько-нибудь веское подтверждение?
В отечественной литературе уже приводился подробный разбор источников, из которых получена шокирующая двухмиллионная цифра (например, внимания достойна работа Никиты Мендковича «Кто изнасиловал Германию?»). Как выясняется, вся широкая пропагандистская кампания имеет в своей основе единственную, вышедшую в середине девяностых годов книгу двух немецких писательниц, Хельке Зандер и Барбары Йор — «Освободители и освобождённые: война, изнасилования, дети» (Helke Sander, Barbara Johr, «BeFreier und Befreite: Krieg, Vergewaltigung, Kinder»). Пионером в области критического анализа их творения следует считать Игоря Петрова («К вопросу о «двух миллионах»).
Расчёты Зандер и Йор опираются на данные двух берлинских клиник: «Императрица Августа Виктория» и «Шарите». Согласно регистрационным журналам этих учреждений, в период с сентября 1945 года по август 1946 года 5 % среди новорожденных младенцев имели своими отцами русских. От общего же числа рождённых в этот период маленьких берлинцев пять процентов составляет 1156.
Далее, авторы полагают, что рождением заканчивалось только 10 % зачатий, остальные прерывались путём аборта. Согласно этому допущению, всего от русских забеременело 11 560 берлинских женщин.
Исходя из того, что беременностью заканчивалось каждое пятое насилие, исследователи решили, что всего было изнасиловано 57 800 женщин детородного возраста.
Принимая во внимание, что в 1945 году в Берлине проживало не только 600 тысяч женщин в возрасте от 18 до 45 лет, но ещё 800 тысяч женщин-подростков и женщин преклонного возраста, которые не беременели, авторы полагают, что общее число насилий следует увеличить примерно вдвое, до 110 тысяч актов.
Наконец, при экстраполяции полученных цифр от населения немецкой столицы к населению Германии в целом, возникают пресловутые два миллиона.
Зыбкость использованной методики подсчёта скрупулёзно и основательно раскритикована Игорем Петровым ещё в 2008 году. Главный аргумент, заставляющий сомневаться в достоверности результата — крайняя узость выборки. Экстраполяция на крупнейшую европейскую страну данных, полученных по двум не самым большим госпиталям (а фактически — лишь по одному из них) порождает огромную статистическую погрешность. Кроме того, в логике немецких исследовательниц легко обнаружить грубейшие методические ошибки. Поэтому российские исследователи вполне резонно предлагают не принимать заявленное число жертв как доказанный факт.
Тем не менее, никто до сих пор не попробовал обработать исходные данные Зандер и Йор, исправив допущенные ими методические нелепицы. Данные двух клиник, на которые опираются эти авторы, — единственные на сегодня обнародованные данные, доступные без специальных запросов в архивы. Они, безусловно, недостаточны для получения достоверной общей цифры, но позволяют, по крайней мере, хотя бы приблизительно оценить её порядок. Можно ли в принципе говорить о миллионах жертв насилия, либо планку необходимо понизить до сотен, или даже до десятков тысяч?
Если полученный результат, в силу узости исходной выборки, не пригоден для статистики, то он, конечно, будет полезен для истории и для этики. Ведь одно дело говорить о массовом, чуть ли не поголовном явлении, ложащемся чёрным пятном на целый народ, а совсем другое — об отдельных криминальных случаях, имеющих место в любом обществе даже в мирное время, тем более на войне.
Расчёты, сделанные демографическим сектором Экспертного центра Всемирного Русского Народного Собора, и основанные на сведениях, опубликованных Зандер и Йор, позволяют полностью отклонить обвинения в адрес советского солдата-победителя. При соблюдении элементарной научной добросовестности итоговая цифра вероятных изнасилований, возникающая при экстраполяции случаев, зафиксированных в журналах клиник «Императрица Августа Виктория» и «Шарите» — меньше заявленной почти в двести раз!
Прежде всего, необходим более основательный подход к первичным данным. Исходная таблица, от которой отталкивались немецкие исследовательницы, выглядит так:
Как видим, среди 237 младенцев, принятых в клинике в последние пять месяцев 1945 года, у двенадцати в графе «отцовство по национальности» значится «русский», ещё один ребёнок под сомнением. Среди 567 новорожденных 1946 года — двадцать имеют русских отцов и один под сомнением. Среди них рождёнными от изнасилования значатся пятеро в 1945 году и четверо в 1946-м.
Первое возникающее сомнение: каким образом дети, зачатые в результате русского насилия, могли быть рождены в Берлине осенью 1945 года? Ведь, как известно, передовые части Первого Украинского фронта под командованием маршала Конева ворвались в предместья немецкой столицы только 23 апреля. Значит, первые потомки от возникающих связей должны были появиться на свет не раньше конца января 1946 года. Реальный же пик такого рода рождаемости, если принять за точку отсчёта дату завершения боёв и окончательного овладения Берлином, следовало ожидать не ранее начала февраля.
Возможно допустить, что мамами указанных в журнале клиники «Императрица Августа Виктория» новорожденных были не коренные берлинки, а женщины, эвакуировавшиеся из восточных регионов Германии, — Пруссии, Силезии и Померании, куда советские солдаты вошли раньше. Однако и этот аргумент вряд ли может сильно изменить общую картину.
Стремительно наступая зимой 1945 года через Польшу и Венгрию, на территории рейха Советская армия натолкнулась на гораздо более вязкое сопротивление. В результате оплот Восточно-Прусского анклава — Кенигсберг — пал только 9 апреля 1945 года, а столица Силезии Бреслау (ныне Вроцлав) продержалась до 6 мая. Померанией, откуда германское командование наносило контрудар по рвавшемуся к Берлину советскому танковому авангарду, части Второго Белорусского фронта овладели только в конце марта — начале апреля. Реальная картина боевых действий, вкупе с фактом массовой панической эвакуации немецкого гражданского населения до прихода победителей, указывает на то, что до начала апреля на территории, занятой советскими войсками, оказалась лишь незначительная часть немецкого населения, — во много раз меньше той, что попала в зону советской оккупации в апреле-мае.
Это заставляет нас сильно сомневаться в том, что более половины детей, рождённых в результате насилия красноармейцев, могло появиться на свет уже в 1945 году. Вне всяких сомнений, беременности от таких преступных действий, если они имели место, должны были завершаться родами преимущественно в первые месяцы 1946 года или ещё позже.
Вполне вероятно, что непрошенными отцами упомянутых в журнале клиники детей оказались другие русские, — не солдаты Советской армии, а те, кто находился по немецкую сторону фронта. Это могли быть белоэмигранты, власовцы, остарбайтеры, пленные, почтение которых к бывшему «народу господ» резко убывало по мере надвигавшегося поражения Германии. Такая смена настроений вполне могла проявиться, кроме всего прочего, и в участившихся преступных действиях.
Также нельзя исключить, что на русское насилие было списано некоторое количество зачатий, возникших от беспорядочных половых связей внутри немецкого населения. Тем более что зимой-весной 1945 года надвигавшаяся военная катастрофа способствовала деморализации германского общества.
В любом случае, мы считаем статистику рождений 1945 года недостаточно доказанной именно в отношении советских военнослужащих, и предлагаем опираться исключительно на статистику 1946 года, то есть на тот период, когда истёк девятимесячный срок со дня вступления Красной армии в Берлин.
В это время, как мы видим, на 567 принятых в клинике детей приходится 21 ребёнок, где в графе отцовства значится Russe. Но только четверо из них отмечены, как зачатые в ходе изнасилования (vergewaltigung). Относить ВСЕХ русских детей к жертвам насилия нет никаких оснований, по меньшей мере — нет документальных оснований. Поэтому доля потомков советского насилия в общем числе новорожденных снижается с 5 % до 0,7 %, что весьма существенно для наших расчётов.
Таким образом, возможно ожидать, что среди 23 тысяч юных берлинцев, которых учитывают в качестве расчётной базы Зандер и Йор, потомками насилия являются примерно 160. (Здесь и далее мы оперируем условными оценочными цифрами, доверительные интервалы для которых, в силу узости взятой немецкими авторами выборки, чрезмерно велики).
Следующий вопрос: какая доля детей, зачатых при таких обстоятельствах, была извержена в результате абортов? Йор и Зандер, по совершенно немотивированым соображениям, постулируют эту долю в 90 %.
Но, касаясь этого вопроса, следует принять во внимание, что аборт в довоенной и военной Германии применялся очень редко и считался уголовным преступлением. Столь строгий подход не был продуктом каких-то особых драконовских мер нацистского режима, как может подумать современный обыватель, связывающий любые запреты такого рода с тоталитарным строем. Нет, вопреки распространённым сегодня представлениям, табу на аборты было естественной практикой старой христианской Европы. Этот запрет существовал на протяжении многих предшествующих веков и сохранился к 1945 году в подавляющем большинстве европейских стран. Заметим, что Советский Союз, легализовавший аборты в период 1920-1936 годов, был чуть ли не мировым пионером в этой деликатной области.
Правда, 14 марта 1945 года вышло специальное постановление Министерства внутренних дел Германии, разрешившего аборты для немок в тех исключительных случаях, когда они изнасилованы военнослужащими Советской армии. Но вряд ли можно допустить, что даже циркуляр Министерства мог за несколько месяцев существенно изменить стереотип, складывавшийся веками и трактующий аборт как смертный грех — убийство собственного ребёнка.
Ещё Игорь Петров отметил, что сами данные клиники «Шарите», на которые опираются немецкие авторы, не совпадают с авторской гипотезой о 90-процентном абортировании.
Отсюда видно, что в указанной клинике избавились от своего плода всего 40 женщин из 118-ти забеременевших в результате изнасилований. Это составляет вовсе не 90 %, а всего лишь 34 %.
Следовательно, если брать за основу статистику из журнала клиники, а не досужие предположения, то на 160 детей, рождённых в Берлине в результате насилия советских воинов, следует ожидать 242 факта зачатия.
Какое количество актов насилия потребовалось для 242 зачатий? В этом пункте авторы книги «Победители и побеждённые» единственный раз ошиблись не в пользу завышения, но в пользу занижения итоговых данных. Они предположили, что если на 514 женщин, обследованных по показаниям физического насилия, зафиксировано 118 забеременевших, то вероятность такого события примерно 20 %.
Это существенно выше физиологических данных, известных современной медицине. Очевидно, в клинику обращались не все изнасилованные. Многие женщины могли пренебречь наблюдением врача, если не ощущали физических последствий от навязанного контакта.
Сравнительно недавние исследования американских физиологов оценивают вероятность забеременеть в случае изнасилования в 6,4 %. Правда, эти данные получены при изучении наших современниц. При этом авторы ссылаются на то, что часть женщин, подвергшихся насилию, использует гормональные или внутриматочные противозачаточные средства — первых в середине ХХ века ещё не существовало, а вторые были редкостью. Видимо, мы не сильно погрешим против истины, если в условиях военного и послевоенного Берлина примем интересующую нас вероятность за 10 %.
Тогда, если продолжить экстраполяцию, получится, что во всей немецкой столице имело место примерно 2 400 актов насилия советских солдат над немецкими женщинами.
Вводить к этой цифре добавочный коэффициент, учитывающий всех девочек-подростков и старух в возрасте до девяноста лет, представляется недопустимым приёмом. Надо исходить из того, что в подавляющем большинстве случаев объектом солдатского насилия над мирным населением становятся женщины потенциально детородного возраста, и нет никаких оснований рассматривать советских военнослужащих как некий исключительный контингент, нарушающий это физиологически детерминированное правило. С учётом психических девиаций особого рода, имеющих место в любом обществе, расчётная цифра может быть повышена с 2400 до 2 500 вероятных насилий, совершённых в Берлине.
Последним этапом нашего расчёта становится экстраполяция с уровня столицы до уровня целой страны. Авторы немецкого труда полагают, опять-таки никак не подкрепляя своего постулата, что частота насилия в столице была ниже, чем в сельской местности. Это допущение вряд ли имеет под собой объективные основания.
Во-первых, плотность советских войск, задействованных при штурме Берлина, была в несколько раз выше плотности войск, применявшихся в сельской местности Германии и впоследствии расквартированных там. (Население Берлина составляет примерно 15 % от населения восточной Германии, а в его штурме было задействовано более 30 % вступивших в Германию советских войск). Поэтому вероятность контактов между военнослужащими и женщинами в столице была выше.
Во-вторых, эффект большого города всегда рождает у потенциального преступника большее ощущение безнаказанности, подкреплённое возможностью затеряться, уйти от ответственности. Для сравнения, статистика мирного времени в современной ФРГ свидетельствует, что частота изнасилований в Берлине почти вдвое выше, чем в среднем по стране.
В любом случае, не имея точных данных, мы не будем строить догадок и примем, что вероятность насилия была одинаковой на всей территории советской зоны оккупации и была пропорциональна числу проживавших там женщин.
По сведениям Йор и Зандер, в Берлине 1945 года находилось около 1 миллиона 400 тысяч женщин старше 15 лет. В советской зоне оккупации в целом таковых насчитывалось приблизительно 8-9 миллионов. Таким образом, вероятное число совершённых на территории восточной Германии насилий колеблется от 14 300 до 16 000 случаев. По крайней мере, именно такое оценку количества обозначенных преступных деяний можно сделать, строго и добросовестно следуя сведениям, почёрпнутым из журналов берлинских клиник «Императрица Августа Виктория» и «Шарите».
14-16 тысяч и два миллиона — разница более чем существенная!
Здесь следует повторить, что преступление остаётся преступлением, независимо от частоты его совершения, и всякий насильник, в том числе действовавший на территории поверженной Германии, заслуживает персонального осуждения. Однако радикальный пересмотр общего числа криминальных деяний является основанием для того, чтобы снять выдвинутые коллективные обвинения с Советской армии и с народа-победителя в целом.
Два миллиона насилий — это вакханалия преступной орды. Четырнадцать тысяч — досадное наличие некоторого количества преступников, к сожалению, существующее в любом обществе.
Многозначительно сравнение количества предполагаемых насилий, совершённых в оккупированной Германии, с количеством насилий, совершаемых сегодня на территории ФРГ.
Если при экстраполяции берлинских данных на всю оккупационную зону применить ту же пропорцию между столицей и провинцией, которая существует в наши дни (частота насилий в Берлине в 1,7 раза выше, чем в среднем по стране, см.de.statista.com, в т.ч., то мы получим иное вероятное число насилий со стороны советских военнослужащих — 8 400.
Это точно соответствует среднему числу насилий, ежегодно совершаемых в современном немецком обществе (от 8 945 зафиксированных случае в 2004 году до 7 424 в 2014; «Anzahl der Opfer von Vergewaltigung und sexueller Nötigung sowie von Vergewaltigung/ sexueller Nötigung mit Todesfolge in Deutschland von 2000 bis 2014», de.statista.com). Во избежание кривотолков, способных связать частоту насильственных преступлений в Германии с наплывом мигрантов, подчеркнём, что используемые здесь данные получены до начала современного миграционного кризиса. По данным той же германской статистики, бóльшая часть преступлений такого рода совершена не иностранцами или лицами, принявшими гражданство, а уроженцами ФРГ.
Полученное совпадение означает, что поведение советских солдат на завоёванной в 1945 году земле не так уж сильно отличалось от поведения современных граждан Германии на своей собственной родине. И в том, и в другом случае среди миллионов добропорядочных людей находится несколько тысяч насильников, наличие которых не красит общество, но и не может ни в коем случае служить для обвинения всего общества в целом. В отношении к женщине советские солдаты, победившие фашизм, были в той же степени цивилизованы, что и современные немцы.
Придирчивый наблюдатель может возразить, что в 1945 году на территорию Германии вступило, в общей сложности, не более четырёх миллионов советских солдат, — в то время как в ФРГ в настоящее время проживает примерно 20 миллионов мужчин соответствующего активного возраста. Это значит, что насильники в армейском контингенте должны были встречаться в пять раз чаще. Но такое преимущество гражданского населения ФРГ полностью сходит на нет, если принять во внимание разницу в методах учёта и в исторических обстоятельствах.
Проведённые нами расчёты были направлены на выявление всех, в том числе скрытых случаев изнасилования, а официальная современная статистика ФРГ отражает только те случаи, о которых поступили заявления в полицию.
Но ещё более важно то, что людей, оторванных в течение нескольких лет от нормальной половой жизни, испытавших страшные психические нагрузки и имевших более чем веские основания для ненависти и мести, нельзя мерить той же меркой, что и людей, живущих в спокойном благополучном обществе. Достойно удивления скорее то, что разница (в частоте криминальных случаев на миллион индивидуумов) между вышедшими из кровавой бани смертниками и сытыми бюргерами получилась столь незначительной.
Ещё один важный вопрос, который не может не тревожить читателя, ознакомившегося с данным исследованием: каким же образом Зандер и Йор, опираясь на те же самые исходные данные, получили столь вопиющим образом отличающиеся от приведённых здесь результаты?
Перечислим основные отличия их методики, сработавшие на повышение конечной цифры:
1. Учтены вызывающие большое сомнение роды от русских отцов, произошедшие в период четвёртого-восьмого месяцев с момента вступления Советской армии в Берлин.
2. Потомками изнасилования признаны все дети, отцами которых указаны русские, а не только те, где про обстоятельства насилия указано прямым текстом.
3. Бездоказательно допущено, что 90 % беременностей от связей с русскими прерывалось.
4. Так же бездоказательно допущено, что выбирая объект насилия, советские солдаты не принимали во внимание возраст женщин, с равной вероятностью делая своими жертвами подростков, зрелых дам и старух.
5. По непонятным мотивам предполагается, что частота насилия в провинциальных районах Германии была примерно втрое выше, чем в Берлине.
Эти методические приёмы, совершенно недопустимые при строгом научном подходе и даже входящие в прямое противоречие с исходными документами, наносят сильнейший удар по нашему представлению о прославленной немецкой точности и педантизме.
Анализируя причины этих грубейших ошибок, мы вынуждены констатировать, что пункты 2,3 и 4 продиктованы той самой расовой гитлеровской логикой, с которой, как мы надеялись, было покончено в мае 1945 года. Делать такие допущения можно только в одном случае: признав советских воинов представителями «низшей расы», не способных вызывать у «существ высшего порядка» никаких иных чувств, кроме омерзения.
Получается, что авторы категорически отметают возможность добровольной связи между русскими мужчинами и немецкими женщинами, и всех детей, рождённых от таких связей, числят результатом изнасилования. Вероятно, с их точки зрения, ни любви, ни банального влечения между русским и немкой возникнуть просто не может — как это невозможно между человеком и животным.
Ничем иным, как откровенной расовой логикой, нельзя объяснить и заниженную почти в семь раз, вопреки документальным данным, частоту сохранения беременности. Очевидно, что любой насильник, независимо от его национальности, должен вызывать у женщины омерзение. Но нет никаких оснований полагать, что именно русские были способны вызвать у немок столь сильное омерзение, что вынудили их чуть ли не поголовно нарушать вековое табу на аборт — в то время как плод от связей с насильниками всех прочих национальностей в большинстве случаев сохранялся.
Наконец, как верно выразился ещё Игорь Петров, предположение о том, что советские солдаты насиловали всех женщин без оглядки на возраст, «просто находится за гранью добра и зла». Такое допущение возможно, только если авторы считают русских безмерно похотливыми скотами, принадлежащими к совершенно иному биологическому виду и не ощущающими даже на уровне инстинкта естественных возрастных различий между немками.
Ошибки по пунктам 1 и 5 не продиктованы расовой логикой в её откровенном виде, но являются плодом тенденциозной установки на получение максимально впечатляющих результатов. Сознательно или подсознательно авторы преследовали цель безоговорочного обвинения России, Русской цивилизации. Такая установка могла возникнуть либо как продукт реваншистских настроений, либо как результат отношения к русскому обществу как обществу с заведомо более низкой культурой, — недостойно низкой для человеческих существ.
Так или иначе, одиозные методические ошибки, приведшие к сенсационной цифре в два миллиона, тесно связаны с расчеловечиванием русских в сознании авторов, что, бесспорно, надо признать рецидивом гитлеровской идеологии.
Повышенное внимание к проблеме насилия в советской оккупационной зоне Германии, увенчанное сенсационной цифрой в два миллиона жертв, не имеет под собой документальных оснований. Напротив, те документы, на которые ссылаются авторы концепции «двух миллионов», при их добросовестной научной обработке говорят о том, что масштабы сексуального насилия со стороны советских воинов сопоставимы с частотой этого типа преступлений в современной Федеративной Республике Германия.
Столь ограниченная доля преступников, сравнимая с их долей в благополучном обществе мирного времени, служащем своего рода мировым эталоном высокой культуры, никоим образом не может служить основанием для осуждения Советской армии в целом. Напротив, полученный результат вызывает уважение к советским солдатам, абсолютное большинство которых даже в условиях самой жестокой войны сумело сохранить достойный моральный облик.
Вот, например, по сообщению Йор в Берлине в 1945 году проживало 1 400 тысяч женщин старше 15 лет. Почему тогда при переходе от берлинских жертв к общегерманским эту цифру умножают на двадцать, а не на шесть? Ведь в советской зоне оккупации взрослых немок было около восьми миллионов, остальные двадцать миллионов находились в зоне ведения союзников. Не могли же русские солдаты проникать с домогательствами на территорию будущей ФРГ! Но авторы концепции «двух миллионов», ничтоже сумняшеся, предлагают советской армии отвечать за всю Германию.
А умножение гипотетических цифр на число женщин в возрасте до девяноста лет — это уже ни в какие ворота не лезет!
Не будем углубляться в детали. И без них любой добросовестный учёный признает, что совершенно бессмысленно по данным единственного, не слишком большого госпиталя, судить о целой стране. Вероятная погрешность безумно велика, элемент случайности огромен.
Но я бы обратил внимание читателя не на статистическую сторону проблемы. По статистике мы поставим авторам «два», а вот что у них с этикой?
Каким образом все дети, рождённые от русских, зачислены в плоды изнасилований?
Между прочим, сам медицинский журнал госпиталя «Императрица Августа Виктория» не позволяет этого сделать. Там чёрным по белому написано:
1.9.—31.12.45 :
Russe −7; Russe? — 1; Russe/vergewaltigung — 5;
1.1.—31.12.46 :
Russe — 16; Russe? — 1; Russe/vergewaltigung — 4;
Это значит, что просто рождённые от русских и рождённые от русских путём изнасилования (vergewaltigung) учтены отдельно. И первых гораздо больше, чем вторых!
Каким образом могли рождаться дети от русских в сентябре-декабре 1945 года, это отдельный большой вопрос. Ведь, как мы помним, передовые части маршала Конева ворвались в пригороды немецкой столицы только 23 апреля, и потомки от возникающих связей должны бы появиться на свет не раньше января 1946-го. Вероятно, отцами учтённых детей были какие-то другие русские, не солдаты Советской армии, а белоэмигранты, власовцы, остарбайтеры, пленные.
А вот в 1946 году мы видим, что на одного ребёнка от изнасилования рождается четверо от обычной связи. Но авторы шокирующей книги, видимо, не желают признавать, что между русским мужчиной и немецкой женщиной может возникнуть добровольная связь.
Хотя, что же тут такого удивительного? Немецкие мужчины призывного возраста сдались в плен и вернутся нескоро, немецкие женщины одиноки, а на улицах полно красивых и сильных победителей, тоже истосковавшихся по ласке. И голос тела толкает их навстречу, да и душевно не все же они друг другу чужды. Ведь не каждая немка — пламенная поклонница Гитлера и не каждая считает русских лютыми врагами. Война есть война, а люди есть люди, и ничто человеческое им не чуждо. В том числе любовь.
Но это — в нормальной, человеческой, христианской, гуманистической логике. А в расовой логике — немецкая женщина со славянским самцом добровольно совокупляться не может! Только под угрозой насилия. Причём дикому самцу всё равно, кем овладеть — двадцатилетней красавицей или девяностолетней старухой. Он же существо низшей расы, к таким «тонкостям» безразличен...
Вот эта расовая логика, эта неизжитая гитлеровская ненависть к русским «недочеловекам» и есть главный первоисточник двухмиллионной цифры. Не погрешность в математике, а греховная логика привела Барбару Йор и Хельке Зандер к убийственным выводам.
Листая тот же самый журнал упомянутой берлинской больницы, можно обнаружить, что в 1946 году в городе также появляются дети, рождённые от американцев. И тут на пять рождённых от обычной связи приходится один, рожденный от изнасилования. Примерно та же самая пропорция! Те же самые люди, с таким же относительным количеством праведников и грешников.
А в 1947 году, когда город разделился на четыре оккупационные зоны, на изнасилования уже никто не указывает, зато число детей, рождённых немками от русских, американцев, англичан и французов примерно одинаковое, четыре равные части. Вот и вся обвиняющая Россию статистика. Нет никаких «цивилизованных» и «варварских» народов. Все дети Божьи. Все равны.
Кажется, мы так внятно объяснили это миру и Германии в Мае Сорок Пятого: высших и низших, культурных и бескультурных — нет. И цифры из госпиталя, опять-таки, это равенство подтверждают. Но Барбара Йор и Хельке Зандер преподанный в 1945 году урок почему-то не выучили, а предпочли собирать доказательства «русского скотства», «русской неполноценности». Стыдно.
Владимир ТИМАКОВ
ПОСЛЕСЛОВИЕ:
Последний раз, обсуждая с немецкими коллегами проблему изнасилований, я задал вопрос, потрясший их до глубины души:
— Какой навоз использовали немецкие женщины для макияжа в сорок пятом году: конский или коровий? (Haben die deutsche Frauen in Okkupazion-zone Pferde- oder Kuhscheise fur Make-up benutzen?)
Они застыли с раскрытым ртом, не зная, что сказать.
Тогда я объяснил, что в Белёвском районе Тульской области, где ребёнком пережил немецкую оккупацию мой отец, деревенские женщины, покидая избу, мазали лицо навозом — во избежание домогательств со стороны германских солдат. Метод такой необычной самозащиты неоднократно упоминают белёвские краеведы.
И если у Вас, господа и дамы, ничего подобного не было — не Вам говорить о проблеме изнасилований.