Багаж несбыточных желаний

В середине августа исполнилось 1006 лет со дня первой иноземной оккупации поляками столицы Руси, которой в те времена был Киев

Болеслав Храбрый под Киевом

В августе 2018 года осталась незамеченной одна круглая дата, явно не заслуживающая того, чтобы пребывать в политических потемках, поскольку касается польско-российских отношений, которые остаются одной из самых «искрометных» площадок в европейском политикуме.

Незадолго до нее в Речи Посполитой на портале Histmag.org были опубликованы результаты зондажа, проведенного среди читателей портала, на тему, «какой из оккупантов был для Польши самым худшим». Более половины принявших в нем участие поляков – 53,74% – заявили, что «наихудшим из оккупантов для Польши была Россия».

Историк, бывший профессор Ягеллонского университета Бронислав Лаговский в интервью еженедельнику «Пшеглёнд» (Przegląd) отметил, что русофобия в Польше даже усиливается, что «с момента выхода из Польши советских войск в опросах отмечается постоянный рост антироссийских настроений… Русофобия – это теперь государственная идеология…

Русофобия является также основным показателем трактовки актуальных и исторических событий». При этом он подчеркивает, что «в польско-российских отношениях нет реальных поводов для конфликтов. Нет территориальных споров, проблемы с перекрытием вентиля.

По сути, ни единой реальной проблемы, которая могла бы рождать враждебность, нет». Суть в том, по его мнению, что в нынешней Речи Посполитой есть проблема «исторического багажа, который несут на себе поляки, и который имеет антироссийский характер».

Публицистка Магда Браун тоже пришла к выводу, что правящими политиками нынешней Речи Посполитой реанимирован лозунг XIX века «Чем хуже для России, тем лучше для Польши».

Ее коллега Мацей Висьнёвский, ссылаясь на исследования, проведенные западными институтами, отмечает, что поляки «заняли первое место среди народов, не любящих Россию». В современной Польше «все без исключения значимые политические силы торгуют ненавистью к России».

Зофья Бомбчиньска-Елёнек тоже констатирует, что «в последние двенадцать лет можно по пальцам сосчитать какие-либо позитивные или хотя бы нейтральные материалы о России в польских медиа». Президент Речи Посполитой Анджей Дуда постоянно убеждает сограждан, будто «говорить в наши дни, что Россия не является агрессором – просто несерьезно».

Так что же доминирует в историческом багаже польских политиков и значительной части населения на берегах Вислы?

Чаще всего называются разделы Речи Посполитой между Австрией, Пруссией и Россией, случившиеся во второй половине XVIII века, польские восстания, ссылки и «многочисленные последствия». Притом не указывается, что Россия не была инициатором разделов, что за сто лет нахождения под «российским угнетением» польское население увеличилось в четыре раза, польские территории стали наиболее промышленно развитыми в империи, хотя ранее на них, как констатировал сам Адам Смит, не производилось ничего.

Литературовед и историк Анджей Романовский напоминает, что Адам Мицкевич, получив образование в России, «смотрел на французов, как на варваров». Реже заходит речь о глубинной, истинной причине исторических обид, суть которой в том, что поляки проиграли русским многовековую борьбу за то, кто должен быть главным в славянском мире.

В этом контексте и следует вернуться к незамеченной в России круглой дате. Как раз 14 августа исполнилась тысяча лет со дня первой иноземной оккупации столицы Руси, которой тогда был Киев. И это была польская оккупация.

Полки именно польского князя Болеслава Храброго 14 августа 1018 года заняли главный город русского государства. Формальным поводом для этого стала Предслава – родная сестра киевского князя Ярослава, названного потомками Мудрым, которая не пожелала стать женой Болеслава.

Но дело не только в Предславе. Болеслав не мог быть равнодушным к Руси, ибо с ней, напоминает польский исследователь Анджей Зелиньский, тогда «дружбы и союза… искали многие европейские короли и князья».

Один из самых известных польских историков Павел Ясеница в книге «Польша Пястов», ссылаясь на саксонского хрониста Титмара Мерзебургского, который посещал тогдашнюю столицу Руси, пишет, что Киев «по тем временам был городом огромным и очень богатым». Только церквей в нем наличествовало четыре сотни, а численность киевского населения «невозможно определить».

Киев, слыл «на востоке Европы вторым после Константинополя городом по богатству и роскоши», невиданной в соседних западнославянских странах, подчеркивает в книге «Древнепольское государство» и российский славист В.Д. Королюк.

А еще в стольном граде было восемь больших рынков, куда приезжали купцы с дальних стран, особенно с Византии, что приобретало особое значение для восточной и северной Европы в связи с упадком торговли с арабами и персами, подвергшимися нападению турок-сельджуков. Когда Болеславу удалось захватить Киев, он в течение десяти месяцев отправлял деньги и товары в Польшу, многие ценные трофеи забрал с собой, уходя из русской столицы, пишет Зелиньский в книге «Скандалисты на тронах».

Однако польский князь, выстраивая свое отношение к восточному соседу, исходил не только из соображений добычи.

Движимый планами создания мощного польского государства, Болеслав понимал, что наличие сильных, но не дружественных соседей и на западе, и на востоке способствовать тому не будет. Войну с германским императором Генрихом II он вел уже полтора десятка лет.

Потому надо было «поставить под свое исключительное влияние киевский двор», ибо еще и «враждебная позиция Киевской державы грозила полным крахом всего политического курса Болеслава Храброго», отмечает В.Д. Королюк. Да и та империя «прилагала усилия к тому, чтобы столкнуть Польшу с могущественным соседом на востоке».

Заключив мир с польским князем перед его походом на Русь, она выделила ему в помощь 300 немецких рыцарей и 500 венгров.

Вообще-то, влиять на Русь Болеслав пытался и раньше, поэтому выдал дочь за правившего в Турове Святополка, считавшегося третьим сыном великого князя Владимира.

Притом отправил в Туров и епископа Рейнберна, которому предстояло заботиться, чтобы обретенный родственник, имевший шансы занять главный киевский стол, учитывал интересы тестя. Однако тот за два года до кончины отца попал в его немилость и был посажен в поруб в Киеве.

После смерти Владимира в 1015 году Святополк все-таки сел на трон в Киеве и, «помысливъ высокоумъем своим», сообщает «Повесть временных лет», решил: «Избью всю братью свою, а приму власть русьскую единъ». Но Ярославу в Новгород, где тот был отцовским наместником, Предслава передала письмо: «Отець ти умерлъ, а Святополкъ сѣдить в Киевѣ, уби Бориса и по Глѣба посла, а ты блюдися сего повелику».

И Ярослав под Любечем, что на Черниговщине, побил Святополка. Тот прибежал к тестю за помощью, но Болеслав счел нужным действовать сначала не военными методами. Анджей Зелиньский утверждает, что он «искал добрых контактов с великим князем киевским», потому после смерти супруги Эмнильды решил жениться на Предславе.

Не сохранилось ни одного изображения княжны, но все пишут, что слыла Предслава девушкой необыкновенной привлекательности. Говорила и писала по-гречески и на латыни, уточняет Зелиньский, была очень музыкальна, что делало ее достойной невестой «для наиболее могущественных европейских королевских домов».

Однако пятидесятилетнему жениху дали от ворот поворот, посоветовав искать супругу соответствующих ему лет. Да и Предслава, утверждал Титмар Мерзебургский, не желала стать женой польского князя. Ей было известно, что он «толст и склонен к прелюбодейству».

Но, похоже, в Киеве знали не только об избыточном весе и похотливости Болеслава, но и о его жестокости. Став главным на польских землях, одних родственников изгнал, других ослепил. Пригласив чешского короля Болеслава Рыжего в Краков, приказал вырвать ему глаза, пишет Павел Ясеница, и сам сел на трон в Праге.

Однако польские войска повели себя так, что чехи подняли восстание. Болеславу пришлось отступить «перед бунтом всего населения». После киевского отказа Болеслав женился на Оде – дочери германского маркграфа Эккенгарда, но «оскорбление носил в сердце», ожидая «быстрого повода для атаки на Киев». И тут появился зять, обиженный Ярославом.

Был еще один фактор, побудивший его ударить на Русь. Это конфликт между сыновьями Владимира Крестителя. Притом почву для ссоры братьев создал их отец, решивший изменить порядок наследования в большом государстве.

Сыновей у него было двенадцать. Старший Всеслав, правивший в Новгороде, погиб, сватаясь к Сигрид Гордой – вдове шведского конунга Эрика, которая сожгла его вместе со свитой в бане после пира в честь встречи. Изяслав Полоцкий умер в молодом возрасте.

Туровский Святополк потерял доверие. В.Д. Королюк полагает, что он готовил «восстание против отца, был арестован вместе с женой и епископом Рейнберном». Потому Святополк после смерти Вышеслава не был переведен в Новгород – главный после Киева, а вызван в столицу и посажен в поруб.

В Новгород из Ростова Великого переехал Ярослав, возведенный тем самым в статус старшего сына, которому по старому «лествичному праву» и положено было наследовать трон Владимира.

А еще Владимир, посвятивший жизнь собиранию русских земель, не мог не заметить, что собиранию больше всего мешало соперничество князей. Кто знает, не от предчувствия ли конфликтов между сыновьями (ведь и у него были стычки с братьями Ярополком и Олегом) Владимир вознамерился передать правление на Руси одному из самых младших сыновей – Борису.

Матерью Бориса, свидетельствует Иоакимовская летопись, была сестра константинопольского императора Василия II Анна, а такое родство значило многое, империя играла одну из ведущих ролей в европейской и азиатской политике.

Было еще и то, что специально подчеркивал историк Сергей Соловьев, поясняя «предпочтение, которое оказывал Владимир Борису»: этот сын родился в христианском супружестве, на которое отец «должен был смотреть, как на единственное законное». Потому и поручил ему старшинство над дружиной, хотя у него «брада мала и ус, млад бо бе еще».

В будущем единственно законными претендентами на великое княжение становились бы сыновья Бориса.

Владимир не успел объявить о передаче трона Борису. Он умер, собираясь в поход на сидевшего в Новгороде Ярослава, который перестал платить урок – две тысячи гривен ежегодной дани.

Говорят, «считая себя при невзгоде Святополка старшим», но видя предпочтение, которое отец оказывает Борису, тоже «не хотел быть посадником последнего в Новгороде». Перед кончиной Владимир выпустил из поруба Святополка, но в Туров возвращаться не позволил, чтоб на глазах был.

Однако, оказавшись к престолу ближе братьев, Святополк сел на место отца, начал раздавать подарки, а затем, утверждают летописцы, приказал умертвить Бориса, Глеба и Святослава. Ярослав пошел на него с новгородцами. И побил. Святополк поскакал к тестю. Тот двинулся к Западному Бугу, где стояли рати Ярослава. Дружинники киевского князя напора не выдержали.

Ярослав, поспешно уходя в Новгород, оставил в Киеве супругу и сестер. А Болеслав после вступления в русскую столицу учинил свое мщение, о чем объявил и войску. Как пишет Анджей Зелиньский, ссылаясь на хрониста XI века Галла Анонима, войдя в город, он вынул из ножен меч и ударил им по Золотым Воротам.

А когда люди его удивились, ведь битвы уже нет, со смехом пояснил: «Так же, как в этот час Золотые Ворота поражены этим мечом, так следующей ночью будет обесчещена сестра самого трусливого из королей, который отказался выдать её за меня замуж. Но она соединится с Болеславом не законным браком, а только один раз, как наложница, и этим будет отомщена обида…».

Насилие было совершено «показательным способом». Княжну привели в зал, где победители отмечали успех, а затем в соседнюю комнату, куда сразу же последовал Болеслав. Когда вернулся, был встречен овациями. Русский же летописец Нестор, утверждает, что все было сделано публично.

Потом князь держал княжну в одной из комнат дворца и «наведывал Предславу, как только появлялось на нее желание».

Польские историки полагают, что Болеслав не намеревался занять русский престол, как это сделал в Праге. Тем не менее демонстративно посидев на троне Владимира, он направил специальные посольства к германскому императору Генриху II и в Константинополь Василию II, пишет Павел Ясеница, а российский историк Александр Широкорад напоминает, что одновременно Храбрый начал в Киеве чеканку серебряных монет с надписью кириллицей «Болеслав».

Похоже, исходил из того, что Ярослав побит, Святополка в расчет брать не следует, потому главным на Руси становится он. Однако зять взял да и разругался с тестем, воины Болеслава в местах постоя стали бесследно исчезать то в Днепре, то во впадающей в Днепр Почайне. Пришлось уходить князю и из Киева. Но западные Червеньские земли Руси он все-таки присоединил к своим владениям.

Оставляя Киев, Болеслав забрал с собой Предславу, ее сестер Добронегу, Мстиславу… В Польше он поселил ее «в самом безопасном месте своего княжества, которым считался Остров Ледницкий», пишет Зелиньский, а потом «не согласился на обмен княжны на собственную дочь, жену Святополка, которая тогда оставалась в руках Ярослава Мудрого».

А отношения Руси и Польши через некоторое время восстановились, притом великий князь киевский Ярослав принял активное участие в судьбе соседнего государства, и кто знает, что с Польшей стало бы, если бы не его усилия.

Болеслав умер через несколько месяцев после того, как польские епископы возложили на него королевскую корону. И вскоре началась страшная замятня между его сыновьями Мешко, Беспримом, Отто, чуть не перечеркнувшая все, чего достиг отец.

В ходе нее Мешко, покоролевствовав несколько лет, лишился гениталий, а Бесприм – головы. Вспыхнул и антикатолический бунт. Восставшие «поубивали епископов, капелланов и господ своих…».

Зелиньский поясняет, что «христианизация Польши в издании римско-католическом была… быстрой и насильственной», люди недоумевали, почему они должны «молиться Богу на неизвестном им языке», делать выплаты на строительство костелов, монастырей, тем более, что поборов и так было много: земельные, лесные, но и коровьи, свиные, голубиные, собачьи, бобровые, меховые, рыбьи. И возглавил восставших внук Болеслава, тоже Болеслав, лично участвовавший в уничтожении христианского клира…

Вернул к жизни польское государство другой внук – Казимир, названный Восстановителем. Притом Зелиньский уверен, что сделал он это «исключительно благодаря немецким и русским штыкам, точнее, щитам и мечам», так как хаос «между Одером и Бугом угрожал и интересам соседей».

И Ярославу, и Генриху, подчеркивает автор, нужна была Польша, обеспечивающая спокойствие на торговых путях и на границах. Ярослав побил и некоего Маслава, желавшего отделить от польского королевства Мазовию. Правда, вернул себе Червеньские города, отнятые Болеславом Храбрым.

Однако после смерти Ярослава и на Руси началась свара между его сыновьями Изяславом, Святославом, Всеволодом. И снова на Киев ходил польский король, уже Болеслав Смелый, правнук Храброго. Притом дважды. И вновь отобрал Червеньские города.

А после батыева нашествия король Казимир Великий отнял Львов. Во время войны Московской Руси с Ливонией король Польши Стефан Баторий штурмовал Смоленск, Чернигов и Псков. В годы великой русской Смуты войска короля Речи Посполитой взяли Москву, русским царем был объявлен королевич Владислав, а бывший царь Василий Шуйский увезен в Варшаву, где низко кланялся отцу Владислава королю Сигизмунду III.

Многие современные польские историки считают это главным историческим достижением польского государства. Но оно стало и главной потерей, поскольку в Москве Владиславу побывать так и не удалось. После этого события для поляков приняли такой характер, что их можно охарактеризовать одним русским словом: доходились…

О том, что стало с Предславой после смерти Болеслава Храброго, сведений не сохранилось. Зелиньский пишет, что на Острове Ледницком она родила двух дочерей. Но никто не знает, где и когда она умерла, где похоронена, возвращалась ли в Киев, осталась ли навсегда в Польше.

Зато жива легенда, связанная с мечом, которым Болеслав Храбрый якобы ударял по киевским Золотым Воротам и выщербил его. Меч, получивший название «Щербец», долгое время был важным реквизитом при коронации польских королей. Правда, потом выяснилось, что Золотых Ворот тогда еще не было.

Спорят польские специалисты и о реальном происхождении меча, но в королевском замке в Кракове он числится среди самых почитаемых реликвий. И невольно напоминает не только о том походе, но и о несбывшихся мечтаниях… 

Текст: Яков Алексейчик