Зулейхе поднимают веки — об одной русофобской пустышке

Мы хотим предостеречь наших читателей: если вам дороги жизнь и рассудок, держитесь подальше от торфяных болот – то есть, от романа Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза». И от сериала тоже, который сейчас появился на Ютубе и идёт по телевидению. Слышите, не рискуйте! Мы побывали на этих болотах за вас и рапортуем об увиденном.
 

Во время карантина и самоизоляции долг каждого культурного человека – использовать появившееся свободное время с толком, то есть – пополнять запас прочитанных книг, просмотренных фильмов, прослушанной музыки. Конечно же, надо уточнить – ХОРОШИХ книг, фильмов и музыки. А как быть с плохими? Или нет, не так – как быть с тем, что почему-то громогласно объявляется хорошим, а по сути – лютый, чудовищный ужас?! Ужас, украшенный воткнутыми листочками лаврушкой (не лаврами!) – премиями, хвалебными рецензиями, восторженными отзывами – хоть и становится на глаз приятнее, но на вкус, увы, не меняется.

Так вот, мы хотим предостеречь наших читателей: если вам дороги жизнь и рассудок, держитесь подальше от торфяных болот – то есть, от романа Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза». И от сериала тоже, который сейчас появился на Ютубе и идёт по телевидению. Слышите, не рискуйте! Мы побывали на этих болотах за вас и рапортуем об увиденном.

Роман переведён на 18 языков! Получил премии «Большая книга», «Книга года», «Ясная поляна» (какое надругательство над Львом Николаевичем!). Театрализован и оэкранен, и таки снова премирован как «Лучший спектакль». Чтение романа исполнительницей главной роли Чулпан Хаматовой исторгает у слушателей спазмы рыданий – «Чтение растянулось на 40 минут. За это время Хаматова успела прочитать по ролям и за автора, и за Юсуфа, и за Зулейху, и за Игнатова, и за Кузнеца. И ей действительно удалось то, что было задумано. С первых же минут, невзирая на яркое солнце, актриса перенастроила публику, которая только что громко хохотала, слушая предыдущие рассказы. В зале наступила звенящая тишина, и такая атмосфера держалась до конца монолога. Хаматова читала отрывки про материнскую любовь и самоотверженность настолько пронзительно, что у многих женщин невольно текли слезы, а некоторые просто рыдали».

Казалось бы, что может пойти не так?

Всё. Всё может пойти не так. Вообще всё!

Начнём со стиля, потом перейдём к сюжету, бегло пробежим по характерам и, наконец, обсудим идею. Слабонервных просьба крепко заварить пустырник!

Итак, каков стиль произведения, можно понять из таких шедевральных фрагментов: «Дневной свет ударяет в лицо как лопата», «Зулейха стоит перед огромной, во всю стену, картой, по которой распласталось гигантское алое пятно, похожее на беременного слизня, – Советский Союз» или, например, «пышная зелёная грудь левого берега круто вспучивалась». Знаете, если бы Гузель Яхина вышла на рэп-батл со Славой КПСС, размазавшим Оксимирона за его корявые обороты «худой отпечаток плеча» и «гандбольный мировой рекорд», она была бы стёрта в порошок, испепелена глаголом, дезинтегрирована! А критики — ничё, хвалят. Вот Павел Басинский считает, что «Манера Гузель Яхиной жесткая. Короткие фразы, минимум деталей, ничего лишнего». Ну вспучивается грудь, а чё такова?! Ничего лишнего!

Если коротко – стиль колеблется от шаблонно-плохого до ужасного.

Самое печальное, что сама автор не понимает, НАСКОЛЬКО плохо она пишет и тупо не видит, что её трагические сцены на самом деле способны вызвать непроизвольный смех: «Не вставая с колен, Муртаза кидается к Зулейхе. Та в страхе отшатывается. Алла сакласын… Могучим плечом Муртаза сдвигает сундуки – легко, словно картонные. Ногтями сковыривает постанывающую половицу. По локоть погружает руку в дышащую влажным холодом черную дыру – достает плоский железный ящик. Тускло звякает прихваченная морозом крышка. Муртаза торопливо всовывает в рот длинную загогулину конской колбасы, остервенело жует.

– Не отдам, – мычит с набитым ртом. – В этот раз – ничего не отдам. Я сильный».

Такое впечатление, что это писал скатившийся в деменцию Владимир Сорокин, а дальше будут типичные для него поедание фекалий, свальный грех и прочие блевотные кунштюки!

Сюжет… Ох, сюжет. Вот здесь мы переходим к чему-то более важному, что просто стилистическое дурновкусие.

Дело в том, что какого-либо оригинального сюжета у романа нет! Есть лоскутное одеяло донельзя шаблонных сюжетных «кубиков-лего», которые просто и незатейливо сцепляются друг с другом готовыми выступами. Вот Зулейха – задавленная консервативным патриархатом женщина (привет десяткам и сотнями романов околофеминистической направленности!). Её гнобят, иногда бьют, всячески виктимблеймят и газлайтят. Вот коллективизация – и непременные отщепенцы, выбившиеся в начальство. Вот чекист Игнатов – донельзя уплощённый Давыдов из «Поднятой целины». Вот питерские интеллигенты, которые вздыхают об утраченном Париже. Вот уголовник Горелов, в духе рассказов Шаламова ставший командиром над прочими ссыльными. Вот начальник Игнатова, «раскрывающий заговор» среди ссыльных ради очередной звёздочки на погонах. Вот сцены охоты в тайге – как из Джека Лондона, с «последним патроном» и всем полагающимся. Кубики, кубики, кубики… Из Солженицына, Войновича, современного феминизма, «Дерсу Узала» (переделанного в жуткую пошлятину «туземного колорита» — «На реку смотреть надо, – ответил трескучим, как костер, голоском, не глядя на путанку снастей и крючков на полу, – слушать, говорить с ней. Потом – ждать. Даст – будет рыба. Не даст – не будет»), из самых заскорузлых мифов о «жирующем Жданове» («И тушенка, и сгущенное молоко, и сливочное масло – холодильник комендантского вагона был забит провизией. Все эти богатства предназначались для персонала: конвойного состава, двух кочегаров, машиниста. Ну и самого коменданта, конечно»). Господи, да из всего антисоветского, что было написано за последние сто лет! Вишенка на торте – стрельба в чаду кутежа двух пьяных чекистов по ссыльным, на этом мест окончательно «стало совестливо и рукопожатно». Однако не забыты даже такие мелочи, как обязательная «особость» Юсуфа, сына Зулейхи, в виде припадков в детстве – отдана дань даже моде на инвалидов.

А вот как герои говорят! Ведь давно известно, что речь персонажей – важнейшая характеристика качества романа!

« – Давай, – наконец соглашается Кузнец, поднимая стакан и глядя в упор на бледного Сумлинского, – за будущий колхоз. За то, чтобы расцвел он пышным социалистическим цветом – и как можно скорей».

Вот так прям живые люди и говорят – про пышный социалистический цвет, да. Особенно когда выпьют! Если серьёзно, то это ужас.

Ещё один ужас – «возгонка листажа», бессовестная и беспощадная. Целые страницы вообще не несут никакой смысловой нагрузки, представляя собой просто нагромождение тут же забываемых фраз: «Поэтому запоминал все приметы, шептал себе под нос, словно нитку разматывал – и теперь, на обратном пути, закручивал ее обратно в тугой клубок: с утеса спускаться по каменистой тропке меж валунов, то розоватых, то бело-зеленых от мягкого кудрявого мха, – до светлой, будто облысевшей прогалины; дальше – через редкий сосняк, шагающий по огромным и плоским, крытым редкой травой камням, – к пологому спуску; через рыжие свечи сосен и черные щетки елей – вниз, долго вниз, до небольшой круглой поляны, на которой раскорячилась некогда огромная, а теперь выжженная молнией береза; от нее – вдоль холодного и звонкого ручья – спускаться дальше, к Ангаре; у большого, как спящий медведь, валуна – перебраться через ручей и углубиться в лес».

Вот зачем читатель все эти пустые строки должен укладывать себе в память?! Это тест на Дашу-путешественницу? Никак больше эти места и приметы в дальнейшем тексте не сыграют и нигде не появятся. Зато так получаются почти 600 страниц текста, который превращается теперь в солидный, толстый и недешёвый том.

Дадим слово автору, самой Яхиной. Что она хотела написать, что задумывала?

«Это роман об освобождении женщины, об обретении личности. Он так и задумывался в первую очередь — как роман о женщине. Не о татарке в тридцатые годы в деревне, а именно роман о женщине, которая перемещается из прошлого в настоящее. Из архаичного мира переходит в мир современный. Ее путешествие — и географическое, и ментальное. Сначала она — полуребенок-полуженщина. А в конце уже настоящая личность».

Не хочется никого разочаровывать, хотя куда уж дальше, но никакой реальной эволюции героини НЕ ПРОИСХОДИТ! Да Киса Воробьянинов к концу «12 стульев» больше трансформировался, чем Зулейха! «Настоящая личность» в конце романа всё так же забита, зависима и несамостоятельна, как и в начале.

Так в чём же, в конце концов, тайна «Зулейхи», которая так и не открыла глаз, но сумела настолько прославиться? А очень просто: это – роман-пароль, роман-«шиболет», роман-тест на корпоративную спайку и мировоззрение. Если ты считаешь карту СССР – беременным слизнем, а красноармейцев – «красноордынцами», то тебя не смутят никакие «вспучивающиеся груди» и сотни страниц заведомой белиберды! Напротив, в тебе заговорит оруэловский «самостоп» и перед глазами сама собой возникнет нужная призма, через которую эту графомания превратится в шекспировскую трагедию, написанную бунинским языком. Как выяснилось, нужная призма нашлась у очень большого количества людей. Некоторые, как мы помним, даже рыдали. Вот она, волшебная сила… нет, не искусства, а промытых десятилетиями пропаганды мозгов.

Но мы, к счастью, ничем не обязаны этой пропаганде и можем называть вещи своими именами. Имена же тут все сплошь нецензурные. Поберегите себя и своё время, а заодно – уважайте наш труд: мы нырнули в канализацию, чтобы вы не лезли туда самостоятельно.

Григорий Игнатов