Миражи Великого княжества Литовского. Что на самом деле творилось под гербом Погони?

---

---

---

Александр Тюрин

---

Миф о прекрасном Великом княжестве Литовском является опорным мифом литвинизма, русофобского течения, которое на протяжение последних 30 лет почти беспрепятственно захватывает белорусские школы и университеты, царит в головах тамошней гуманитарной интеллигенции, особенно оппозиционной, проникает в правящую элиту, является важной частью польской пропаганды, изливаемой на Белоруссию через "Белсат" и интернет-ресурсы. Стержнем этого мифа является измышление о невероятной свободе,  зажиточности, равноправии и европейскости жителей этого государства. А что на самом деле творилось под гербом Погони?

В результате монгольского нашествия к востоку от Польши и к юго-востоку от Литвы оказалась, вместо сильных русских княжеств, почти повсеместно разоренная, слабо заселенная и плохо защищенная территория, с разобщенными князьями, жадными боярами и потрепанными дружинами. Во многих районах завидущим глазам западных наблюдателей открывалась земля «велика и обильна», однако с погибшими городами и костями человеческими, лежащими в полях.

Тут, используя выражение из русской летописи, и настало время Литве «вылезти из болота». В середине XIII в. литовцы начинают завоевание Поднепровья, на первых порах грабительством и насилиями мало отличаясь от азиатских «гостей». При Миндовге литовцы захватывают Понеманье, западную часть нынешней территории Белоруссии – носившей тогда, по иронии судьбы, название Черная Русь, при кровожадном Воишелке и его приемниках остальную белорусскую территорию. ( Прибалтийские владения Полоцкого княжества были захвачены немцами полвеком раньше). В 1320 г. литовский князь Гедимин начинает завоевание Волыни, годом позже он разбивает западнорусских князей, киевского, переяславского, волынского, брянского, на р. Ирпень, и берет после двухмесячной осады Киев.

Польские властители, скармливающие немецким феодалам славянские и балтские земли, недавно сдав Тевтонскому ордену прусскую землю, сами начинают свой многовековой натиск на Восток.

В 1340-х гг. король Казимир III, потерпев очередное поражение от немцев, захвативших Пруссию, в ходе двух походов полностью овладевает Галицкой Русью. Захватит он также часть Волыни. Эти земли под именем Воеводства Русского будут отнесены к Малой Польше. ВКЛ же распухнет, как на дрожжах, за счет оставшейся части Волыни, Подолии, Киевских, Переяславских и Чернигово-Северских земель, присоединив их с 20-х по 60-е года XIV в. Причем на некоторых этих территориях продолжало существовать татарское феодально-кочевое землевладение – к примеру, на Суле, Псле и Ворскле. И собственно, переход указанных земель под власть Литвы не отменил уплату дани за них ордынских ханам.  Историк М.К. Любавский отмечает, что в конце XIV в. Ольгерду не удалось «эмансипировать Киевщину от татар», и «когда восстановилась в Орде сильная ханская власть и прекратились усобицы, князь Владимир Ольгердович должен был по прежнему обычаю выплачивать им дань, а «на монетах его встречаем татарскую тамгу, которая служила обычным выражением подданства по отношению к татарскому хану». [1]

Прямым подтверждением выплат дани Орде служит ярлык великого хана Токтамыша великому князю литовскому Ягайло от 1392-1393 гг.: «С подданных нам волостей собрав выходы, вручи идущим послам для доставления в казну».[2]

Со второй половины XIV в. Литва обращает внимание на земли, которые потом назовут великорусскими. Вслед за брянскими землями в ее руки переходит большая часть смоленско-московской возвышенности. И здесь разорения и жестокостей было от нее не меньше, чем от монголо-татар. Псковитяне отбиваются от Литвы из последних сил, Новгород едва откупается. Походы Литвы на Московскую Русь 1368-1372 гг. по размаху кровопролития и захвату людей в полон были аналогичны монголо-татарским нашествиям Неврюя и Дюденя. [3]

В 1375 Ольгерд предпринимает разорительный поход на Смоленское княжество, показывая, что час его пробил. А  князь Витовт в 1394 г. страшно опустошает владения рязанского князя.

В 1402 г. Витовт овладевает Смоленском, изгнав местного князя Юрия. В 1403 литовский князь Лугвений Ольгердович захватывает Вязьму.

Через два года войско Витовта вторгается в Псковское княжество, берет там 11 тыс. пленников, истребляет большое число мирных жителей, в том числе, как сообщает летопись, множество детей. Псковитяне просят помощи у Великого Новгорода, но Великий Новгород боится страшных литовцев: "Нас владыка не благословил идти на Литву".  Следом Витовт присоединяет к Литве и верхнеокские княжества.

В 1426 князь Витовт, во главе целого интернационала, польских, татарских и литовских полков, попробовал еще раз завоевать Псковщину. Псковитяне отбивались из последних сил. Новгород, как обычно, забоялся, Москва пригрозила Литве войной и Витовт согласился на мир, получив от Пскова контрибуцию. Через два года настал черед и Новгорода, тот откупился от литовского воинства огромной суммой в 10 тысяч рублей.[4]

Кстати, в начале XV в., вслед за поражением Тохтамыша и Витовта от мурзы Эдигея (бывшего, кстати, аналогом Мамая) в битве на Ворскле, идет своего рода азиатизация Литвы. В разных местностях ВКЛ селятся выходцы из Золотой Орды. Крупные ордынские отряды участвуют почти во всех военных походах ВКЛ, составляя до половины литовского войска, том числе в войнах против европейских противников, таких как Тевтонский Орден, и в нашествиях на русские княжества, в первую очередь Псковское. [5]

Правители ВКЛ охотно взаимодействовали с Золотой Ордой и ханствами – наследниками Орды. В 1380 г. литовский князь Ягайло торопился на помощь золотоордынскому хану Мамаю. Золотоордынский хан Ахмат в 1480 г. пришел на Угру меряться силой с войском Ивана III через территорию дружественной Литвы, получая необходимое содействие от короля Казимира IV Ягеллона.[6] Большеордынский хан Ших-Ахмет пришел на северскую окраину Московской Руси в 1501 г. с литовскими проводниками, которых ему дал король Александр Ягеллон.[7]

Литовские владения, переползшие на левый берег Днепра, вклиниваются в Дикое поле. Вдоль Буга и Днепра выходят литовские кони к Черному морю. После дробления Золотой Орды литовцы влияют на политику ее наследников, союзничают с ханами Большой Орды, с казанским ханством, фактически создают крымское ханство. То самое, которое потом будет изнурять своими набегами русские земли самой ВКЛ и Речи Посполитой.

За счет чужой беды в первой половине XV в. Литва становится крупнейшей по размерам державой Европы, и перспективы у нее замечательные. Она контролирует балто-черноморский путь, ей принадлежат плодородные земли по Днепру. Уже почти повсюду встала Литва на место древнерусского государства. Что, по сравнению с ней какая-то залесная Москва, окопавшаяся в неплодородном суглинке между Окой и Северной Волгой.

Часть литовской знати переходит на русский язык и православную религию, но, уже начиная с Кревской династической унии 1386, идёт сближение Польши и Литвы, выражающее в постепенном подчинении литовского государства интересам польских феодалов.

Как маркитантка идет за солдатом, так и Польша за Литвой, соблазняет ее прелестями цивилизации, польскими золотыми яблочками: удобными жилищами, балами и спектаклями, красиво одетыми женщинами. Литве, еще недавно сидевшей в болоте, нечего противопоставить Польше, болтающей на латинском языке и читающей Плавта с Теренцием; влияние Москвы ничтожно, где-то за морем загибается Византия, ограбленная и униженная латинянами. И литовский феодал меняет звериную шкуру на камзол и штаны с гульфиком, а медвежьи пляски вокруг костра на краковяк и минуэт.

Польша могла подарить литовской элите нечто большее, чем культура, она давала идеологию господства, замаскированную под «шляхетские вольности». Литовская знать будет теперь полонизироваться, шаг за шагом получая сомнительные дары в виде шляхетский привилегий, западнорусское крестьянство все более закабаляться.

На самом деле, польская «золотая вольность» (zlota wolnosc), соблазнившая литовскую элиту, была выражением слабости польского государства, отказавшегося от борьбы с серьезным противником на западе. Польская элита, ведущая свой «дранг нах остен», не нуждалась в сильном государстве для обеспечения своего господства, и целиком присваивала прибавочный продукт, создаваемый покорным населением. Кошицкий привилей освободил шляхту от всех государственных повинностей, а согласно Радомской конституции» король не имел права издавать какие-либо законы без согласия аристократического сената.

Если посмотреть на многовековые изменения политической карты Европы в режиме ускоренного просмотра, то мы увидим переползание шляхетской Польши, как огромного слизняка, с запада на восток, и что особо удивительно, происходило это почти что без военных побед.

«Польша не выполнила своей задачи, отступила пред напором, отдала свои области — Силезию, Померанию — на онемечение, призвала тевтонских рыцарей для онемечения Пруссии; но, отступивши на западе, она ринулась на восток, воспользовавшись ослаблением Руси от погрома татарского: она захватила Галич и посредством Литвы западные русские земли.»[8]

Процесс полонизации Литвы ускорился после Городельского сейма 1413 г., который принял решение, что лишь литовская католическая знать приравнивается в правах к польской шляхте.

По смерти князя Витовта, поляки и литовцы-католики начинают борьбу против православного литовского князя Свидригайло, которого поддержало русское население великого княжества. В августе 1434 под Вилькомиром литовцы-католики и поляки наголову разгромили православное войско. Десять русских князей было убито, а сорок вместе с киевским митрополитом взято в плен. [9] Победитель Сигизмунд провел массовые репрессии против православной знати. По сообщению «Хроники Быховца» «хватал их и совершал над ними страшные жестокости, карал их невинно, убивал и мучил их так, как только мог придумать, и поступал так со всеми князьями и панятами и со всем шляхетским сословием всех земель литовских, русских и жемайтских… всеми этими своими злыми поступками он равнялся Антиоху Сирийскому и Ироду Иерусалимскому и предку своему великому князю литовскому Тройдену.» [10] После такого разгрома русская аристократия Литвы уже не будет оказывать серьезного сопротивления натиску католической Польши.

Однако уже к концу XV в. Литва начинает слабеть, а вот Московское княжество приступает к «собиранию русских земель». Ослабление Литвы кажется парадоксальным — ведь у нее все козыри на руках, она имеет плодородные почвы, выходы к морям, трансъевропейские торговые пути. Однако она слабеет прямо пропорционально тому, как ею овладевает Польша.

Характерной особенностью польского хозяйства было с XV в. господство барщинной системы, пришедшей в рамках «второго издания крепостного права» (по Марксу) или «вторичного крепостничества» (по Броделю). Господское хозяйство (фольварк) ориентировалось на производство товарного хлеба и другого сельскохозяйственного сырья для внешнего рынка. На рубеже XV и XVI вв. закрепощение крестьян в Польше и Литве шло быстрыми темпами, «золотая вольность» элиты получала материальное обеспечение в виде принудительного дармового труда крестьян.[11]

С 1503 г. крестьянин мог выйти исключительно с разрешения господина — это, фактически, год введения крепостного права в Польше и Литве. Хотя крепостничество существовало в Польше и ранее, с XIV в., особенно в областях, где произволением польских властителей действовало "немецкое право". С 1543 г. крестьяне окончательно прикреплены к земле и пану — на основах частноправовых. Работа на барщине (панщине) увеличивается, доходит до 5–6 дней в неделю.[12]

Польских и литовских крестьян, начиная с середины XVI в., можно было покупать и продавать, господин мог засечь любого из них до смерти. «Разгневанный помещик... не только разграбит все, что есть у бедняка, но и убьет его – когда захочет и как захочет». «Крестьяне – подданные своих господ, которые распоряжаются их жизнью и смертью». «У них, без всякой с их стороны провинности, господа по своему произволу отбирают землю и все имущество, и как принято в некоторых поветах, продают их как скот». Таковы свидетельства иезуита Петра Скарги и других современников. В конце концов, многие господа отнимают наделы у своих крестьян и выдают им за постоянную работу в своем хозяйстве «месячину», своего рода концлагерную пайку.[13] Невыход на работу, как и в концлагере, карается смертью. «Народ жалок и угнетен тяжелым рабством, — пишет о польских и литовских землях имперский посол Герберштейн. — Ибо, если кто в сопровождении толпы слуг входит в жилище поселянина, то ему можно безнаказанно творить все, что угодно, грабить и избивать». «Если шляхтич убьет хлопа, то говорит, что убил собаку, ибо шляхта считает кметов за собак», — читаем у писателя XVI века Анджея Моджевского.[14]   

Жестокое закрепощение шло не в интересах государства,  а лишь ради обогащения землевладельческой аристократии, которая никоим образом не обязана была служить государству за владение землей и людьми.

Михалон Литвин (Венцеслав Миколаевич) в середине XVI в. свидетельствует: «Мы держим в беспрерывном рабстве людей своих, добытых не войною и не куплею, принадлежащих не к чужому, но к нашему племени и вере, сирот, неимущих, попавших в сети через брак с рабынями; мы во зло употребляем нашу власть над ними, мучим их, уродуем, убиваем без суда, по малейшему подозрению. Напротив того, у татар и москвитян ни один чиновник не может убить человека даже при очевидном преступлении, - это право предоставлено только судьям в столицах. А у нас по селам и деревням делаются приговоры о жизни людей. К тому же на защиту государства берем мы подати с одних только подвластных нам бедных горожан и с беднейших пахарей, оставляя в покое владельцев имений, которые получают гораздо более с своих владений».[15] В современной ему Литве этот автор видел не обитель "золотой вольности", а самовластье магнатов, порабощение простых людей, судебный произвол, безразличие верховной власти к нуждам народа.

И это ли «нация свободных людей», как пишут в польских и литовских книгах по истории, а вслед за тем повторяют и российские историки либерального направления?

Вместе с укреплением власти над крестьянами, шляхта все более стесняет развитие других общественных сил.

Пётрковский статут и привилея короля Александра дают шляхте право на беспошлинный вывоз сельскохозяйственной продукции. Шляхта начинает самостоятельно выступать на внешнем рынке, продавая ганзейцам и прочим европейским купцам сырье, покупая у них предметы роскоши. Она получает и исключительное право на производство и продажу спиртных напитков, чем пользуется для спаивания своих холопов. Мещанам (городским буржуа) запрещено покупать у шляхты землю, а вскоре они вынуждены отдать свои участки вне городов. Сейм 1565 г. воспрещает мещанам вывоз товаров за границу, зато предоставляет чужеземным купцам беспошлинный ввоз. В результате таких «новаций» начинается длительный упадок польских и литовских городов.

Экономически над Польшей и Литвой господствуют ганзейские города на Балтике (Любек, Штеттин, Данциг, Рига); иноземные торговые корпорации оперируют на всех транспортных коммуникациях — Одре, Висле, Немане, Западной Двине, контролируя товарные и финансовые потоки.

Польское, а вслед за ним и литовское хозяйство окончательно приобретает характер сырьевого придатка бурно растущего западноевропейского рынка — это требует постоянных захватов земель и крепостных душ.

А дела на на юге, севере и западе у поляков идут всё хуже. Габсбурги вытесняют польскую корону из Дунайского бассейна. Власть Польши над Пруссией становится практически номинальной. Турки забирают Молдавию, прежде вассальную Польше, отнимают у нее выход к Черному Морю.

Выплаты Великого княжества литовского Крымской орде называются «поминками» (подарками), при этом взимаются они «с обоих скарбов наших з Лядского (нынешняя территория Белоруссии) и з Литовского». Король Сигизмунд (1508 г.) заявляет с превеликой гордостью, что поминки доставляют «… не от земель наших послы, аже от персоны нашое, как же и перед тем бывало…». [16]

Историк А. А.Горский указывает, что «в конце XV — начале XVI века, крымские ханы, считавшие себя наследниками Орды, продолжали выдавать великим князьям литовским ярлыки на русские земли, а те по-прежнему платили дань». [17]

Польско-литовская власть и крымцы заключают в 16 в. пять договоров, направленных против России, два антимосковских договора были заключены с османами. Набеговая активность этих врагов Москвы будет поощряться деньгами. За разорительнейший набег на Москву в 1521 г. король Сигизмунд I заплатил крымскому хану Магмет-Гирею 15 тыс. червонцев. В годы Стародубской войны Сигизмунд I платит крымцам за набеги на Россию по 7500 червонцев ежегодно и на такую же сумму посылает сукна. Города, для покрытия крымских расходов короля, облагаются податью, именуемой «ордынщиной». После заключенного в 1562 г. соглашения между Сигизмундом II и крымцами происходит двенадцать крупных крымских набегов на Московскую Русь. Однако крымские «союзники» не забывали грабить и саму Польшу с Литвой. Михалон Литвин сообщает о малом количестве побегов пленных литвинов из Крыма, по сравнению с московскими пленниками.  Крымское рабство выглядело для литовского простолюдина не хуже, чем неволя под властью шляхты. Рабы, родом из Польши-Литвы, ценились в Крымском ханстве выше, чем пленники из Московской Руси – за счет той покорности, к которой приучили литвинов их собственные господа.  "Один еврей, меняла, видя беспрестанно бесчисленное множество привозимых в Тавриду пленников наших, спрашивал у нас, остаются ли еще люди в наших сторонах или нет и откуда такое их множество", – передает Михалон Литвин слова литовского посла в Крыму. [18]  Надо заметить, что прибыльную торговлю славянскими рабами вели генуэзцы (такие же добрые католики, как и польско-литовская шляхта) в своей крымской фактории Кафа еще до появления Крымского ханства.

Защита от набегов была в Польше-Литве поставлена из рук вон плохо, ввиду господства олигархата, слабо заинтересованного в решении общегосударственных задач.  Московская Русь строит засечные черты, создает сплошные линии фортификационных и защитных сооружений на границе с Диким полем, наступая из лесостепи в степь, увеличивает глубину дозорной сторожевой и станичной службы, мобилизует  все большие военные силы для действий на своих «украйнах», для защиты оборонительных линий и растущих пограничных городов,  отправляет полки в степь, мало по малу отжимая крымцев к Перекопу и сокращая количество набегов. [19] Польша-Литва же, как правило, беспомощна перед набегами крымцев; оборона, опирающаяся на редкие замки и замковых слуг, малоэффективна против набегов; все её силы, военные и пропагандистские, расходуются на борьбу с Московской Русью.

Нарастает конфликт между мелкопоместной шляхтой, все более зависимой от ростовщического капитала и страдающей от крымско-татарских набегов, и крупными землевладельцами-магнатами. Это содействует распространению в Польше реформационных учений — лютеранства, кальвинизма, социнианства, приходящих из Прусии. К середине XVI в. Польша стоит на пороге религиозной войны, похожей на ту, что терзала Францию, поэтому верховная власть и католическая церковь пытаются сплотить оба слоя знати, направив их интересы на Восток.

Люблинская Уния 1569 г., окончательно подчинившая Великое княжество литовское Польше, была, по сути, оформлением господства крупных панов-магнатов над простонародьем Западной Руси. А о настроениях этого  простонародья сообщает, к примеру, иезуит Антонио Поссевино, совершивший миссии в Речь Посполиту: «Найдено, что жители этих областей (Западная Русь), по приверженности к своим единоверцам-москалям, публично молятся о даровании им победы над поляками».[20]

В результате Люблинской унии, многие русские земли, которые находились в составе Литвы были переданы польской короне — Волынь, Подлясье, Гродненщина, Киевщина, Подолия, Чернигово-северские земли. Как пишет С. Соловьев: «Соединение последовало явно в ущерб Литве, которая должна была уступить Польше Подляхию, Волынь и княжество Киевское». Собственно и Унией называть этот был аншлюс неправомочно. Литва, как большое и самостоятельное европейское государство, самоликвидировалась. Литовская знать продала родину в обмен на западные гарантии сохранения ее материального и социального статуса.

Уния 1569 г. несла тяжелые последствия для положения западнорусского крестьянства и православной церкви, для культуры и языка Западной Руси.

Польско-литовское иго на Западной Руси длилось почти столько же, сколько османское иго на Балканах, сопровождалось не меньшими усилиями по изменению религиозной, культурной и национальной идентичности покоренного населения.

С восшествием на польский престол Стефана Батория, турецкого ставленника из османской Трансильвании, польско-литовская «шляхетская республика» перейдет к жестокой и непреклонной политике полонизации и окатоличивания Западной Руси.

Турецкий посаженник начнет свое правление с казни казацких «лыцарей», насоливших Османской державе. Обильно снабженный деньгами, как со стороны немецких правителей, так и стороны Порты, король наймет большую армию нового типа, и проведет три похода на Русь, с прицелом на Москву. Правда, деньги, а вместе с тем и наступательный порыв немецких наемников, кончатся во время длительной осады Пскова.

Баторий вводит практику назначения православных епископов — среди них появляются скрытые католики. Паны сами ставят приходских священников в своих имениях, иногда это даже без рукоположения в сан.[21] Это так называемое «право патроната» на практике выливалось в вымогание денег у кандидатов на приход. Православные церкви стали в руках пана или арендатора имения доходным объектом, за каждое богослужение или священодействие прихожане должны были платить.[22]

Иезуиты наводняют Западнорусский край и начинают захватывать православные храмы. В двадцати западнорусских городах иезуиты основывают свои училища, виленская иезуитская коллегия обращается в академию. При церквах основывают иезуитские братства, при соборах иезуитские миссии.

В самой Польше иезуиты будут подчинять университеты и сжигать неугодные книги, раздувать антисемитизм и ненависть к другим конфессиям.

Сыновья могущественных магнатов, православных и кальвинистов (Чарторыйских, Радзивиллов) совращаются иезуитами в католичество. В 1598 г. пятьдесят восемь высокородных литовско-русских вельмож (Тышкевичи, Збаражские и др.) заявляют о принятии католичества. Окатоличившиеся землевладельцы вместе с агрессивным католическим клиром усиленно размножают на западнорусских землях костелы и кляшторы (монастыри). Род могущественных Острожских, окатоличившись, передает ксендзам православные храмы во всех своих обширных владениях — только на Волыни им принадлежало 25 городов, 10 местечек и 670 селений. К числу новых католиков относились и сыновья беглого «диссидента» А. Курбского.

Мелкая западнорусская шляхта вознаграждалась за переход в латинство чинами и должностями, разнообразными возможностями кормиться от населения. Начиная с 1649 г. православных больше не допускали в Сенат, к государственным должностям любого уровня.

После отхода от православия могущественных литовско-русских фамилий начнется настоящий крестовый поход на народное православие, которое поведут под конвоем к Унии с католичеством.

Иезуит А. Поссевино выработал план церковной Унии. Иезуит П. Скарга, издавший книгу «О единстве церкви», стал ее непосредственным организатором. Король Сигизмунд III вошел в сношения с некоторыми западнорусскими православными иерархами, которые тоже желали «вольностей», то есть освобождения от опеки мирян и равных привилегий с католическим духовенством. На Брестском соборе 1596, где присутствовала малая часть православных епископов, была провозглашено объединение с католической церковью.[23] Но как такового объединения не произошло. Состоялся лишь переход в Унию нескольких церковных иерархов из числа скрытых католиков, назначенцев польской власти. Новая униатская иерархия получила некоторые привилегии латинского духовенства, и большие имения, светские и духовные, избавилась от контроля паствы. Теперь уже униатские иерархи вроде митрополита И. Кунцевича в классическом католическом стиле истязали и заключали в темницы православных священников, брили им головы и бороды, изгоняли из приходов, непокорных сдавали светским властям на казнь, как бунтовщиков. Развлекалась в своих имениях и скучающая шляхта, принуждая православных священников к Унии — им рубили пальцы, языки, подвешивали на шесты, заставляли есть сено.[24]

Униатское высшее духовенство стало пополняться за счет воспитанников иезуитских коллегий. Епископы выходили из числа послушников базилианского ордена, формально униатского, фактически католического. Монахи-базилиане были боевым авангардом Унии — специализируясь на захвате православных монастырей, убийстве и изгнании православных монахов. Большинство из захваченных монастырей в короткий срок приходило в запустение. К этому времени относится исчезновение огромного числа русских культурных ценностей, летописей и культовых сооружений — так погибло историческое наследие Древней Руси. С православных церквей сбрасывались колокола, православным запрещались любые публичные церемонии, крещение, венчание, исповедь, похороны. Доходило до того, что униаты разрушали православные кладбища, выбрасывая останки из могил как мусор. Вильна, Полоцк, Витебск первыми лишились всех православных церквей, священники пробовали служить в шалашах, но и там на них шла охота. Доведенные жители Витебска убили митрополита Кунцевича, за что королевская комиссия осудила здесь на смерть более ста человек.

Уже первое поколение шляхты, воспитанное в иезуитских школах, было «насквозь пропитано духом нетерпимости к другим некатолическим вероисповеданиям, заражено иезуитским нравоучением, дозволяющим всякие, даже безнравственные сделки ради блага католичества, и обучено всяким хитросплетениям и пустым словоизвитиям для сокрытия истины и правды»[25] Фирменным знаком внутренней и внешней политики Польши становятся коварство и обман.

Вслед за коронными чиновниками на восточные территории устремились польские колонизаторы всех мастей. Благородное сословие западнорусского края быстро размывалось за счет огромного числа разночинного сброда, пришедшего с запада. Здесь ему было легко войти в шляхетство. Основная масса новых шляхтичей, созданных произволением магнатов, по сути своей оставались все той же дворней, откупщиками, мытарями, корчмарями, призванными обслуживать потребности хозяев. Они служили магнату в его наездах, набегах и походах, входили в его частную армию, составляли ему клаку на сеймиках. Прежние хозяева не теряли над ними своей господской власти, «сохраняя за собой обычное право даже их сечь, под одним лишь условием: сечь не иначе, как разложив на ковре, в отличие от холопов.»[26]

Местная знать перенимало от поляков не только язык и религию, но и отношение к крестьянскому кормящему классу, как к рабам, должным обслуживать любые прихоти пана. Паны нередко передавали свои имения на откуп арендаторам и жили в крепких замках, защищающих их от татарских стрел. Михалон Литвин оставил любопытные описания панского быта — шляхта проводила время в попойках и пирушках, пока татары вязали людей по деревнями и гнали их в Крым.

В начале XVII в. крестьянские побеги достигли громадных размеров. Крестьяне Полесья, Волыни, Подолии, Воеводства Русского и Белзского бежали на левый берег Днепра, и дальше в московские владения на Северском Донце, фактически дав начало заселению обширного региона, который в будущем назовут Восточной Украиной.[27] Вместе с простым людом уходили православные книжники. Западная Русь осталась без образованных русских людей. Польский язык полностью овладел администрацией и судом, что в середине XVII в. было закреплено и законом. Русская речь сохранилась лишь у простонародья, крепостного крестьянства, все более теряющего грамотность. Естественно, что язык, лишенный литературной нормы, начинает мутировать, насыщаться лексикой господствующего класса — то есть поляков. Здесь корни возникновения «мовы».

В тех районах, где Уния сделала свое дело по искоренению православия, самих униатов стали загонять в католичество. Теперь уже униатских попов заставляли отбывать крестьянские повинности и платить подать ближайшему ксендзу. Теперь униатов насильно сгоняли на католические проповеди, секли розгами и жгли огнем за неповиновение.[28]

В XVII в. польско-литовская «дворянская республика» представляет собой редкий образчик государства, которое ведет экспансионистскую и ассимиляционную политику, будучи поражено социальным гниением и хозяйственным упадком.

Отпадение Левобережья Днепра в середине XVII в. ничему не научило «шляхетскую республику».

В 1676 г. Сейм под страхом смертной казни запретил членам православных духовных братств выезжать за границу, что в Москву, что в Константинополь. Началось вымирание православного клира, которому негде было получать посвящение.[29] Следы греческого вероисповедания последовательно устранялись из униатской церкви. Униатский Замойский собор отменил многие православные обряды, придал священникам внешний вид ксендзов.

Униатские священники шли на восток, к Днепру, здесь они совершали рейды на православные села вместе отрядами шляхты, непременно захватывая с собой орудия казни. Борьба против православия окончательно обрело форму государственного террора. На правобережье Днепра к началу XVIII в. не осталось ни одной православной епархии.[30]

Православные были лишены права занимать какие-либо места в местной администрации; постановление сейма даже запретило им занятие выборных магистратских должностей. От православного мещанства, и так уже потрепанного засилием привилегированного иноземного купечества, вскоре мало что осталось, верхушка полонизировалась, остальные превратились в «подлый люд». В некоторых городах, например Каменце, православные вообще не имели права на проживание.

Постановлением сейма от 1712 г. канцлерам запрещалось прикладывать государственную печать к любому акту, если оный прямо или косвенно содержало выгоду для лиц некатолического вероисповедания.[31]

Католические монахи, шляхта и студенты из иезуитских школ время от время устраивали погромы в оставшихся православных приходах. Так в феврале 1722, в Пинске, когда канцлер Вишневецкий выдавал замуж сразу двух своих дочерей, разгулявшиеся гости забавлялись тем, что оскверняли православные храмы, мучили священников и жгли церковные книги.[32]

В анархии, наступившей после смерти короля Августа II, сейм принимал совсем уже беспредельные акты против иноверцев.

Закон запрещал православным иметь колокола на церквях. Крещение, брак, похороны разрешалось совершать только с разрешения ксендза, за установленную последним плату. Похороны могли проходить лишь ночью. Дети, рожденные от смешанных браков, обязаны были принять католичество.[33] На сейме 1764 постановлено было карать смертью тех, кто перейдет из католичества в другое вероисповедание. Любая попытка остановить насильственный обращение в Унию или захват православной церкви каралась с примерной жестокостью.[34]

В 1766 краковский епископ Солтык (конечно же, ставший героем Польши) добился от сейма признания врагом отечества всякого, кто осмелится выступить в пользу диссидентов — то есть, православных и протестантов, борющихся за свободу вероисповедания.[35]

Результат действия «золотой вольности» был налицо. К концу XVIII в. Речь Посполита, включавшая ВКЛ, представляла собой унылый компот из политического хаоса,  хозяйственной разрухи, национального и религиозного гнета, беспощадной эксплуатации бесправных крестьян-хлопов (кстати, слово "хлопец" означает ни что иное, как маленький раб). Ничто так не подготовило падение этого государство, как жадность, гордыня, спесь и прочие нехристианские чувства магнатов и шляхты.

Александр Тюрин

Ссылки и использованная литература:
1. Любавский М.К. Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно. М. 1910, с.24. Цит. по Амелькин А. O., Селезнев Ю.В. Куликовская битва в свидетельствах современников и потомков. М., 2011.
2. Березин И.Н. Ханские ярлыки. I. Ярлык Тохтамыш-хана к Ягайле. Казань. 1850. С.51. Цит. по Амелькин.
3. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 2001. Т. III.
4. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т.IV. С. 502, 576-577.
5. Морозова С.В. Золотая Орда в Московской политике Витовта// Славяне и их соседи. Вып. 10. С.92-94.
6. Соловьев. История России с древнейших времен. Т. V.
7 и 10. Хроника Быховца, М.1966.
8. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1993–1998. Т.XXVI.
9  и 11. Нефедов С.А. История Нового времени. Эпоха Возрождения. М., 1996.
12. Бродель Фернан. Игры обмена. М, 1988. С. 260.
13. Нефедов С.А. История Нового времени. Эпоха Возрождения. М., 1996; Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Екатеринбург. 2005.
14. Modrzewski Andrzei Fricz. Commentariorum De Republica emendanda libri quinque. Basileae, 1554, p.15–16.
15 и 18. Михалон Литвин. О нравах татар, литовцев и москвитян. М., 1994.
16. Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею. Т.2. №41. С.51. Цит. по Амелькин.
17.  Горский А. А. Русское Средневековье. М., 2010.
19.  Беляев И. Д. О сторожевой, станичной и полевой службе на польской украине Московского государства до царя Алексея Михайловича. М., 1846.
20. Воейков Н.Н. Церковь, Русь и Рим, Мн..2000. С.389.
21. Там же, с.385.
22. Батюшков П.Н. Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-западного края. СПб, 1889. С. 288.
23. Там же, с. 188, 189.
24. Там же, с. 288.
25. Там же, с. 266.
26. Морачевский. Польские древности, т. I, c. 243. — В кн: Архив Юго-Западной России, Ч. 4. Киев, 1867, с. VII–VIII.
27. Батюшков П.Н. Волынь Исторические судьбы Юго-западного края. СПб, 1888. С.118–119.
28. Коялович М. О. История воссоединения западнорусских униатов старых времен, СПб, 1873. С. 21.
29. Батюшков. Белоруссия и Литва, с.276.
30. Коялович, с.4.
31. Архив юго-западной России, с. IV.
32. Батюшков, с.281.
33. Архив юго-западной России, с. V.
34. Батюшков, с. 280, 286.
35. Воейков, с. 589.