Мы или они. Ростислав Ищенко

Многие наши люди уверены, что Запад блефует, демонстрируя готовность к войне с Россией. Мол, раз ему нечем воевать, то и напасть не посмеет. Но это в корне неверный подход. Германия и перед Первой и особенно перед Второй мировой войной знала, что ресурсно отстала от противостоящего ей союза навсегда, что, по всем расчётам, войну она проигрывает. Но она не желала смириться с миром, который представлялся ей несправедливым в отношении немецких национальных интересов и развязала-таки обе войны. В обоих случаях немцы делали ставку на блицкриг.

Авантюрность их плана выигрыша Первой мировой была не очевидна: до «войны моторов» блицкриг был достаточно нетороплив, поэтому точный просчёт шлиффеновского развёртывания резко снижал долю авантюрности в замысле, хоть и не переводил его в разряд полностью реалистичных. Вторая же мировая война со стороны Германии в принципе была цепью авантюр, ибо не имела единого плана. Планы рождались по мере того, как победный мир всё не наступал и не наступал. Атака Франции и в принципе оккупация Западной Европы родилась из отказа Лондона и Парижа признать германский захват Польши. Балканы были оккупированы частично в помощь проявившему ненужную инициативу и потерпевшему поражение от греков Муссолини, частично в противовес начавшим развёртываться в Греции британским войскам и смене курса Югославии с прогерманского на пробританский. Решение воевать с СССР, не покончив с Британией, было вызвано исчерпанием лимита времени. Гитлер боялся, что СССР, закончив перевооружение и реорганизацию армии, станет для него неуязвимым, а сам получит возможность оказывать давление на рейх за счёт создания эвентуальной угрозы румынским нефтепромыслам. В то, что Сталин будет придерживаться положений Пакта о ненападении, Договора «О дружбе и границе» и торгового соглашения дольше, чем это будет ему выгодно, Гитлер не верил.

Как видим, первоначальный план, предполагавший установление немецкой гегемонии в Восточной Европе (при этом поглотить Германия собиралась только Австрию и Чехословакию, а также воссоединить Данциг и получить возможность свободного прохода — экстерриториальный коридор — в Восточную Пруссию), после чего совместную с Польшей, Румынией, Венгрией, Финляндией и Прибалтикой агрессию против СССР, по ходу дела несколько раз трансформировался, с учётом постоянно возникающих новых непредвиденных обстоятельств. Каждый раз Германия оказывалась в слабой позиции и каждый раз искала выход из неё в виде блицкрига. При этом, если в условиях Европы компактные государства могли быть разгромлены и оккупированы в рамках одной удачной операции, то в условиях огромных пространств СССР о победе, оккупации и контроле в течение короткого времени не могло быть и речи. Пресловутое развёртывание «Барбаросса» всё базировалось на допущениях:

• что удастся уничтожить всю кадровую советскую армию «между Днепром и Западной Двиной» (на правых, западных берегах этих рек);

• что удастся сорвать мобилизацию в СССР и полностью парализовать его военное производство;

• что против СССР уже летом-осенью 1941 года выступят Турция в Закавказье и Япония на Дальнем Востоке;

• что невозможно плотное сотрудничество Москвы и Лондона, а США вообще не вступят в войну.

У германского командования и политического руководства не было даже чёткого представления о приоритетности целей кампании и о границах желаемого продвижения вермахта (зоне потенциальной оккупации). Линия Архангельск — Астрахань появилась стихийно и была достаточно условна. Поначалу планировалось выйти на юге лишь к Ростову-на-Дону. Считалось, что для победы этого будет достаточно, а затем войска двинутся на Кавказ) к нефти Майкопа, Грозного и Баку и дальше чрез Иран в Британскую Индию, чтобы нанести удар в самое сердце британских колониальных владений.

В таких условиях, при такой подготовке изначально авантюрный блицкриг (ориентированный на то, что в суматохе внезапных ударов и глубоких прорывов противник не успеет разобраться в обстановке и будет уничтожен раньше, чем найдёт верное решение) становится гиперавантюрой.

Тем не менее Германия, проигравшая обе мировые войны до их начала, обе развязала и была не так уж далека от тактической (на поле боя) победы в обеих. Авантюры иногда удаются.

Подчеркну, главное, что толкало Германию и в принципе толкает страны на рискованные войны, — ощущение несправедливости мира по отношению к ним. Неважно, оправдано оно или не оправдано, главное, чтобы противостояние «я — мир» существовало и чтобы наличествовало неистребимое желание «исправить несправедливость». Кстати, обратите внимание на мотивировку киевскими властями своего отказа от мирных соглашений с Россией. Они заявляют, что, с их точки зрения, любые территориальные уступки со стороны Украины, любой отход от «границ 1991 года» будут вопиющей несправедливостью и поэтому провозглашают войну «до последнего украинца» по принципу «умрём, но не смиримся». Поэтому не надо недооценивать моральную мотивацию в вопросе о готовности воевать.

О материальных интересах западных элит мы говорили много, но нельзя отрицать того, что как на Украине, так и в Европе в целом большинство населения считает борьбу против России справедливой. С Украиной понятно, там националистическая пропаганда наложилась на советский архетип «защиты отечества», впитанный с молоком матери, полученная гремучая смесь, съевшая разум местного населения, может быть обеззаражена только в случае установления полного контроля над местным информационным пространством. Жители королевства кривых зеркал не знают, что живут в искажённом мире, им не с чем сравнивать, они уверены, что их мир и есть объективная реальность.

С Европой гораздо хуже и гораздо сложнее. Со времён «энциклопедистов» в европейском обществе постепенно укреплялась мысль о том, что человек — единственный творец и может полностью переустроить по своему усмотрению не только Божий мир, но и собственную сущность — создать новую личность и новое общество. Начиная с коммунистического «Манифеста» 1848 года, эти идеи пытались не просто «обосновать научно», но превратить в конкретный план создания конкретного общества. Результатом стали правые и левые тоталитаризмы начала ХХ века. Эти искусственные конструкты развалились, и идея общества модерна, созданного человеком ради человека, оказалась скомпрометированной. Кстати, в Китае попытка построения «научно обоснованного» общества на базе идей «Школы законников» была предпринята ещё в IV–III веках до Р.Х. Тогда же местный «изм» — легизм — провалился, как и последовавшие через более чем две тысячи лет европейские «измы»: кратковременный впечатляющий результат с последующим страшным провалом.

Российское, китайское и другие общества планеты, кроме Запада, после провала соответствующих «измов» попытались вернуться к нормальному, естественному пути развития, в рамках которого история не предопределена, равно как и текущая политика, а человек, общество, государство в рамках своего технического и духовного развития изменяет окружающий мир не преднамеренно, а случайно, после чего адаптируется к изменениям.

На Западе же возобладала идея постмодерна. Независимо от того, что думают о себе сами постмодернисты, она является апологетикой уродства. Уродства внешнего и уродства внутреннего. Фрик, пытающийся овладеть вниманием общества при помощи ярких нарядов и девиантного поведения, — самый безобидный представитель этого течения, обычная бестолочь, захотевшая стать талантом, но не имеющая для этого интеллектуальных оснований и пытающаяся заместить отсутствующий талант «известностью»: пусть ругают, лишь бы говорили. Известен — значит талантлив, а критики — завистники.

Этих несчастных людей можно пожалеть. Они — побочный эффект, уличные отбросы постмодерна, его низший слой, мечтающий силой «доказать всем» свою гениальность, бегущий на любой майдан в надежде, что это его «минута славы», которая теперь растянется на всю оставшуюся жизнь, используемый майданом, убиваемый майданом ради торжества «идей майдана», затем отвергаемый майданом по причине дальнейшей ненужности и бесполезности, живущий навзрыд и никому не интересный, пока не пачкает под вашей дверью.

Но этим политический постмодернизм не исчерпывается. Сегодня это официальная идеология коллективного Запада, застрявшего между Троцким и Мальтусом, одновременно желающим облагодетельствовать человечество и боящимся этого человечества. Уже даже не его неконтролируемого роста, который закончился, толком не начавшись, а его неконтролируемых желаний.

Запад пытается построить коммунизм для беспомощных уродов. Он говорит: «Да, мы уродливые наркоманы, девианты, бездари, бездельники, но мы имеем право быть такими, и вы должны уважать это наше право. Мы хотим, чтобы нас такими любили, и вы должны нас такими любить. Мы хотим, чтобы всё в мире было для нас, и вы должны нам это обеспечить, ибо сами мы ничего не умеем и не хотим уметь. Мы хотим только, чтобы нами непрерывно восхищались, а кто не хочет восхищаться, тот уже не просто завистник, но враг народа. Даже не одного народа, а всех народов планеты». Всё бы ничего, живут же фрики среди нас и в целом нам не мешают, пока не гадят под дверью. Но уличные фрики, отбросы постмодерна, питаются подаянием. Организованный же постмодерн Запада пытается заставить всех его кормить. Причём не выставленное на первый план общество городских сумасшедших, инвалидов умственного труда, а циничные провалившиеся элиты, пытающиеся опростить человечество до коллективного фрика потому, что фриком при всей его наносной амбициозности легко управлять. Надо только постоянно повторять ему, что он велик и что пожирание дерьма или даже гибель в твоих интересах является главным свидетельством его величия.

Проблема западной политики постмодерна, как я много раз говорил и писал, заключается в том, что ей нужен внешний ресурс. Причём с тех пор, как она стала именно политикой постмодерна, этот ресурс для неё жизненно важен, ибо фрики ничего не производят, вообще, совсем ничего не производят — только потребляют, пусть и относительно немного, — практически всё достаётся элите постмодерна и обслуживающим её Зеленским. Каждый фрик мечтает выбиться в зеленские, но мало кому это удаётся. Нормальные современные общества вроде российского и китайского не желают кормить постмодернистских бездельников и кланяться их наглым адептам в цепях и лентах, в тату и в амбициях, в дерьме и в кокаине. Даже американские белые уже не хотят целовать неграм ботинки.

Но если она не сможет «харчеваться» за счёт нормального человечества, «великая культура постмодерна» умрёт по причине своей полной ненужности и непригодности ни к какому полезному делу. Фрики так и останутся уличными отбросами и ничего не заметят, а вот руководящие элиты постмодернистского Запада пострадают. Этого они допустить не могут, это, с их точки зрения, будет означать вопиющую несправедливость мира по отношению конкретно к ним. Именно поэтому они готовы воевать и будут воевать с нами, если дать им малейшую возможность, оставить хоть один шанс эту войну развязать. Они просто не могут иначе, как не могла развязавшая две мировых войны Германия.

Вопрос стоит ребром: мы или они. Они будут нас убивать, как убивают зомби, ради еды, а мы должны будем их убить, как убили бы зомби, ради жизни.

Ростислав Ищенко